Будешь моей (СИ) - Романова Наталия

До этого времени я лишь знала, что папа – старообрядец. Знала, какого именно толка и согласия. Знала, что его семья живёт особняком не только от мирских, таких как мама или заведующая почтой, но и от других старообрядцев, проживающих в селе.

Детьми мы знали, кто кому принадлежит, к какому согласию относится. Поповец или нет. В какую церковь ходит.

У беспоповцев была молельная изба на окраине села, у поповцев небольшая церквушка, построенная по старообрядческим канонам. У привычных православных – храм через дорогу от старообрядческого.

Знала, но всерьёз никогда не задумывалась. Я жила самой обыкновенной жизнью, мирской, как я позже узнала.

У нас дома стоял телевизор, я ходила в театральную студию, которой руководила мама. Сидела в интернете, смотрела сериалы, увлекалась аниме, пыталась рисовать в стиле манга. Один раз влюбилась в корейскую поп-звезду, но быстро забыла, что собиралась уехать в Корею и выйти за него замуж. Увлеклась очередной дорамой.

Сейчас же я оказалась в доме, где не было телевизора. Единственный компьютер в комнате отца был под строгим запретом для всех членов семьи, кроме главы. Словосочетание «глава семьи» я тоже услышала впервые.

Привычный смартфон был только у отца, потому что необходим для работы. У старшего брата Василия – ему исполнилось четырнадцать – был кнопочный телефон, который позволялось брать в школу, на случай, если с кем-то из детей произойдёт неприятность или срочно понадобится помощь отца. Дома телефон отдавался на хранение матери. Брать аппарат в руки было строго-настрого запрещено.

У меня не стало телефона, ноутбука, в одночасье не осталось друзей. В первое время они подходили ко мне, сочувствовали, говорили слова поддержки. Подружки давали посмотреть новую серию дорамы, шёпотом напевали очередной хит любимой группы, но постепенно общение сошло на нет.

Они начали сторониться меня, я по инерции их… Мне было бесконечно стыдно за свой новый облик – простое платье и обязательная косынка, которую я норовила стащить. Фокий тут же напяливал, специально с силой вцепившись в волосы, так, что выдирал клоки, иногда на этих местах проступала сукровица.

После школы меня, как и остальных детей отца, ждала работа по дому, молитвы, ранний отбой и такой же ранний подъём.

Не могу сказать, что ко мне и Геле относились строже, чаще наказывали или больше других заставляли трудиться. Со всеми были одинаково строги. Всем влетало за провинности, всем одинаково давали сладости по праздникам. Ругали и поощряли поровну, строго по заслугам, но единственное, что я хотела всем сердцем – убежать из этого места.

Уверена, если бы я сумела поверить в бога, я бы сутками простаивала в молитвах и била земные поклоны, чтобы моя мечта сбылась. Чтобы бог услышал и помог, но я не верила и не могла верить.

Как поверить в того, кто сначала позволил появиться на свет двум незаконнорожденным детям у своего ревностного последователя, а потом забрал маму у этих детей?

У меня не получалось, несмотря на обязательные молитвы несколько раз в день.

Отец больше не называл меня своей любимой принцессой, не улыбался мне, не шутил со мной, не целовал. Иногда заходил в комнату, думая, что я сплю, и долго смотрел, источая отчаянную тоску, от которой моё сердце заходилось от жалости к нему, к маме, к себе, Геле, даже к Антонине Борисовне, которую начала называть тётя Тоня, а сестрёнка и вовсе мамой Тоней.

Мир, сложный и несправедливый, никак не поддавался пониманию.

Если отец любил маму, почему не развёлся с тётей Тоней? Если тётя Тоня не любила отца, почему жила с ним, а если любила – как позволила столько лет обманывать себя на глазах односельчан?

Почему, наконец, приняла нас с Гелей?.. Не жалела, но и не хулила. Правда, порой казалось, что она никого не любила. Или выразить свою любовь не умела?

А может, все мысли её были заняты насущным: огромным хозяйством, удушающим бытом, семерыми детьми, мужем, которого необходимо уважить.

До этого вблизи я видела только одну модель поведения женщины – маму. Всегда лёгкую, как мотылёк, беспечную, весёлую, словно горя в мире не существовало. Никогда и нигде.

Она не проводила в огороде часы, сажала лишь цветы «для радости», зачитывалась книгами, цитировала стихи, танцевала у зеркала, громко смеялась, пекла пироги «для настроения», иногда не готовила, говорила, что в сосисках содержится соя – продукт богатый микро- и макронутриентами.

Что такое микро- и макронутриенты я не знала, зато отлично понимала, что радость важнее обеда из трёх блюд.

Для тёти Тони имел значения обед, а радости в ней не было вовсе.

Глава 17. Тина

– Думал, врут люди, – сказал отец, когда мы вышли из колледжа.

Он – быстрой, уверенной поступью, я же будто с гирями на шее.

– Завхоз клуба в интернете увидел репортаж о твоих «подвигах», как едва не погибла, подставилась под пулю… – он оглядел меня с головы до ног, ища повреждения.

Выдохнул с облегчением, не найдя. Пластырь был надёжно спрятан под рукавом-фонариком.

– Приехал проверить, заодно, посмотреть, как устроилась, где работать собралась, может и стоит пойти у тебя на поводу. Не маленькая, справишься… А оказывается, не врут люди, правда всё.

– Я справлюсь, папа! – прижала я руки к груди. – Честно слово, справлюсь!

– Справилась уже! – одёрнул меня отец. – Чуть бы в сторону пуля прошла, и что? Хоронить тебя? Рядом с мамой положить?

– Папа… это случайность!

– Это – закономерность, – отчеканил он. – От бога отвернулась – то моя вина, нужно было сызмальства приучать, а вот террористы – уже вина мира, в котором не место моим детям. Понятно тебе?

– Но папа… – всхлипнула я, хватаясь за рукав выглаженной отцовой рубашки.

– Ещё и мужчина, – кинул он нечитаемый взгляд на меня. Не то осуждающий, не то понимающий… странный, в общем. – Сама-то не понесла?

– Чего понесла? – опешила я, не поняв о чём речь.

– Не беременная? – переспросил он строго, вогнав меня в краску до корней волос.

Последнее, что я хотела обсуждать с отцом – это свою потенциальную беременность, даже от законного мужа, не то что… от чужого мужчины.

Выходит, чужого.

Как же у мужчин всё легко и просто. Одна беременная, отёкшая, уставшая, пойду к другой – худой и весёлой. Третья лёгкая, будто бабочка, четвёртая с обедом из трёх блюд и компотом.

Пятая… пятая – просто дура, как я!

– Нет, – прошептала я, пряча взгляд.

– Замуж надо, если созрела, – буркнул отец, заставляя меня ещё гуще покраснеть. – Нечего по чужим койкам…

– Я не хочу замуж, – выпалила я, догоняя отца, который широко шагал через двор колледжа.

– А чего хочешь? – резко остановился, от неожиданности я врезалась в широкую спину, едва не упала, отец перехватил, удержал на месте.

– Здесь хочу остаться, на работу пойти, может быть, продолжить учиться. Я комнату хорошую снимаю, ты знаешь, меня на подстанцию скорой помощи берут, могу продолжить официанткой подрабатывать, квартиру снять, – лепетала я. – Или косметологом пойду, гигиенистом в стоматологию, много вариантов.

– Оставайся, – отчеканил отец, не глядя на меня.

– А Геля? – пискнула я с надеждой.

Вдруг?.. Ведь бывают чудеса на свете, должны быть. Обязаны!

– А Геля останется со мной и матерью, – спокойно ответил отец.

Вопрос решённый, обсуждению не подлежит.

Земля круглая. Ёлка зелёная. Геля останется с отцом.

– Тётя Тоня ей не мама, – всхлипнула я.

– Она её с двух лет растит, – напомнил отец. – Геля другой матери не знает, жизни другой не видела, и видеть ей это незачем, – показал рукой, выразительно оглядев двух выпускниц, которые размахивали дипломами, фотографировались, громко, раскатисто смеялись, запрокидывая головы, размахивали початой бутылкой дешевого шампанского.

– Но она не хочет вашей жизни, – почти закричала я, быстро осеклась, увидев удивлённые взгляды пьяненьких девушек из параллельной группы.