Дик Портер - Преданное сердце
— Вы мне говорили, что осталась половина?
— Плюс-минус несколько страниц, — ответил Савицкий.
— Ну, работайте, работайте. Не хотелось бы попасться в собственные сети.
— Так точно! — хором ответили оба.
Когда лейтенант Куинн ушла, Игнатьев, подождав, пока не затихнут ее шаги, включил магнитофон. "Не обращай на меня внимания", — сказал он и вдруг взмыл вверх в каком-то антраша. Затем он снова и снова проиграл тот же самый отрывок, всякий раз совершая прыжки, а потом принялся писать какие-то значки на листе бумаги, расчерченном на три столбца.
Я посмотрел на Савицкого, который пояснил:
— Это он лабанотирует.
— А что это такое? — спросил я.
— Система записи танца, изобретенная Лабаном. Ты читаешь эту запись снизу вверх и по значкам видишь нужные позиции и движения.
— А зачем ему это? — спросил я тихо.
— Это для одной балетной труппы в Чикаго, — ответил Савицкий. — Ей срочно понадобились записи танцев, а Серж — редкий специалист в этом деле.
— Он играет здесь в какой-нибудь команде?
— Он бегает на одну милю. Весной победил на чемпионате базы.
— А ты занимаешься спортом?
— Не то что бы спортом. Тотализатором.
— Тотализатором?
— Да, тут многие ставят на команды, и суммы разыгрываются довольно приличные. Кто-то ведь должен всем этим заведовать.
— И тебя направили сюда именно для этого?
— Ну да, когда увидели, что у меня в анкете, в графе "будущая профессия", написано: «игрок». А что — дело очень прибыльное.
— И много ты зарабатываешь на тотализаторе?
— Тотализатор — это семечки. Казино в Бад-Хомбурге — вот где можно по-настоящему выиграть. Ты был там?
— Нет, я тут только второй день.
— Обязательно съезди. Я там бываю три-четыре раза в неделю. Играю в рулетку. Сейчас я тебе покажу. — Он вытащил лист бумаги, над которым трудился, когда мы с лейтенантом Куинн вошли в комнату. — Это называется "звездная система". Ты выписываешь все числа по порядку в столбик и играешь на все фишки, поставленные на нижнее и верхнее число. Если выигрываешь, делаешь то же самое со следующими числами; если проигрываешь, прибавляешь то, что проиграл на нижнем числе и ставишь на новые верхние и нижние числа. Так ты в конце концов переберешь все числа и выиграешь пятьдесят пять раз.
В этот момент мимо нас в глиссе пронесся Игнатьев. Из надписи на футляре от пленки следовало, что идет работа над «Жизелью». Я снова посмотрел на Савицкого — тот с головой ушел в свои цифры. Разобрав подготовленные для меня бумаги, я выяснил, что наша группа переводит документ, который называется "Ордена и медали СССР". Мне была отведена область сельского хозяйства. И я принялся излагать по-английски, сколько нужно произвести каракуля, чтобы тебя наградили званием Героя Социалистического Труда и вручили медаль "Серп и молот".
Перед тем как нам надо было идти на тренировку, пришла лейтенант Куинн, чтобы узнать, сколько страниц мы сделали за день.
— Игнатьев?
— Две.
— Савицкий?
— Две.
— Дэйвис?
— Шесть.
Вечером, когда я прихрамывая тащился в столовую, ко мне подошел Игнатьев.
— Послушай, Дэйвис, — сказал он, — я обратил внимание, что ты перевел за сегодня шесть страниц.
— Да, боюсь, я перестарался. Обещаю умерить свой пыл.
— Да нет, это как раз неважно. Но мы, понимаешь, попали в довольно хреновое положение.
— А в чем дело?
— Видишь ли, лейтенант Куинн думает, что мы перевели половину книги.
— Ну?
— Ты заметил, сколько мы с Сашей сегодня сделали? Так вот, это, можно сказать, наш средний показатель.
— Две страницы?
— Ни одной страницы. Понимаешь, она никогда не смотрит, сколько сделано, а только спрашивает.
— Так вы, что ли, совсем ничего не перевели?
— Ну, может, страниц десять.
— А если она проверит?
— Скажем, что неправильно посчитали.
— И она хочет, чтобы через два месяца все было готово?
— Вроде бы да.
— А сколько всего страниц?
— Триста восемьдесят.
— Что же делать?
— Об этом-то я и хотел с тобой поговорить. Понимаешь, мне необходимо кончить «Жизель» и «Коппелию», иначе труппа останется без спектаклей. Не мог бы ты одолжить мне несколько страниц?
— Одолжить?
— Ну, скажем, по паре страничек в день. Ради общего блага.
Я уже был готов ответить отказом, но тут сообразил, что проще отдать ему эти страницы, чем весь следующий год иметь под боком врага. А кому достанутся лавры — какое это имеет значение?
— Хорошо, — ответил я.
После ужина, когда я ковылял из столовой, ко мне подошел Савицкий.
— Послушай, Дэйвис, — сказал он, — я заметил, что ты сегодня перевел шесть страниц.
— Прошу прощения.
— И я видел, как ты говорил с Сержем. Ты, наверно, уже в курсе дела?
— Да.
— Слушай, а не мог бы ты одалживать мне страницы по две в день, а? Понимаешь, это заведение в Бад-Хомбурге отнимает кучу времени. Приходится записывать все числа, которые выпали за вечер, а на следующий день искать закономерность. Все жутко сложно.
— Ладно, я согласен.
— Согласен?
— Две страницы твои.
— Дэйвис, ты настоящий друг! Но и я в долгу не останусь — как только сорву хороший куш, отдам тебе половину.
Обещание показалось мне довольно фантастическим, но я все-таки согласно кивнул, и Савицкий моментально куда-то умчался — наверно, в Бад-Хомбург.
Нам повезло, что у нас была большая комната и что сидели мы в ней только втроем. Игнатьеву был нужен простор. Целыми днями он грациозно плавал среди столов, исполняя всевозможные пируэты, батманы, кабриоли и жете. Иногда пленки менялись, так что со временем мы проработали, вдобавок к «Жизели» и «Коппелии», еще и «Сильфиду», "Раймонду" и "Лебединое озеро". Савицкий тоже не бездельничал, стоически трудясь над цифрами рулетки. Я же сидел и переводил книгу и чувствовал себя сонным и разбитым — как, впрочем, и предсказывал Скотт Вудфилд. Бывали минуты, когда страшно хотелось послать все к чертям и тоже заняться своим делом, но я не поддавался этому искушению, веря, что, может быть, когда-нибудь эта книга все-таки понадобится Америке. Я ничего не имел против Игнатьева и его лабанотирования — в конце концов, все это делалось ради искусства, — но, переходя к разделу о медалях, которыми награждались работники промышленности, испытывал прямо-таки ненависть к Савицкому. Я вообще не любил азартных игр, а тут передо мной торчал этот тип, весь день занимавшийся одной своей рулеткой. Я уже начал искать способ высказать ему все, что я об этом думаю, как вдруг однажды он подбежал ко мне возле столовой.
