В объятиях воздуха. Гимнастка - Туманова Юлия

— Спать, я сказал! — тут же донесся голос Руденко, и дверь захлопнулась.

— И чего мы сразу к нам не пошли? — задумчиво проговорила Кира, открывая номер, который она делила с Тамарой Ивановной.

Они заказали в номер зеленого чая с круассанами и фрукты. Через десять минут в дверь постучались, но вместо горничной появилась хитрая мордочка Ларисы.

— Не ждали?

За легким ужином после полуночи женщины продолжали примерку, Веточка первая взмолилась о пощаде и ускользнула к себе. Однако поспать ей не удалось.

— Это я, — скрипнула дверь, когда гимнастка уже лежала в кровати. Кира тихонько прокралась и уселась у нее в ногах. — Не могу заснуть. Может, поболтаем? Как в старые добрые времена…

Веточка готова была выругаться, но вдруг подумала, что подруге должно быть одиноко после того, как массажист-финн нашел себе новую пассию. И вообще, девушки давно не оставались наедине, не делились друг с другом своими «девичьими» секретами.

Вета покорно включила ночник.

— Закурим? — обрадовалась Кира.

— Давай. — Попыхивая сигареткой, Вета уселась в кровати. — Ну, рассказывай.

— Нет, сначала ты. И давай не будем сегодня о мужиках. Расскажи мне о своем номере. Тамара Ивановна, хоть и была на тренировках, толком ничего не может описать.

Веточке стало приятно, что подруга интересуется ее новой композицией до такой степени, что даже выпытывала подробности у бабушки.

— Тома просто боится сглазить. Это ведь она с виду такая смелая, без комплексов. А на самом деде ужасно суеверная.

— По-моему, тебе с ней здорово повезло, — завистливо заметила Кира, которая своих бабушек знала только по фотографиям, — Томочка отличная подруга. Я даже ревную тебя к ней. Ты, наверное, ей все доверяешь, да?

— Нет, конечно, не все, но многое. Не могла же я, например, рассказать ей о своих бурных ночах с Валеркой. А тебе рассказала…

— Лучше бы не рассказывала, — тихонько буркнула Кира и вдавила бычок в пепельницу, — ладно, так что там у тебя за композиция?

Кира устроилась поудобнее и закурила еще одну сигарету, не обращая внимания на укоризненные взгляды подруги.

— Ну, смотри, — начала гимнастка, — я придумала такую историю…

Прошло несколько дней с начала соревнований, Вета набрала отличное количество очков, но решительный бой предстоял сегодня.

Она выступала с мячом, и ее ловкие пальцы сумели вдохнуть в этот маленький круглый предмет столько жизни, что зал благоговейно замирал.

Как всегда, она не различала ни одного лица — зрители сливались в единое целое, — но было слышно дыхание каждого, и взгляды, устремленные на гимнастку, таили столько интереса и ожидания, что она чувствовала их кожей.

Ее азарт, ее чувственная пластика, казалось, околдовали само пространство и время. Воздух искрился вокруг. А мяч все играл, играл в руках «художницы», домогаясь ее, словно настырный любовник. Он льнул к ней ласковым котенком, взмывал над ней ястребом и обрушивался, будто неизбежная страшная кара. Сбавился ритм, и мяч снова стал податливым и мягким. Вот он бегло коснулся каждого уголка ее тела, вот легко заскользил по ковру, влекомый неведомой силой. И та же сила — могучая, юная — подбросила его вверх. Раз, другой, десятый.

Каждый взлет подразумевает падение…

Но только не здесь, не сейчас, когда очередное возвращение мяча в руки гимнастки зал встречает таким восторженным выдохом, словно это долгожданное свидание влюбленных.

Нет, эти падения не выглядели поражением, наоборот. Казалось, гимнастка ловит мяч не ради игры, не ради баллов и не потому, что так была задумана комбинация. С каждым разом она все нежнее и крепче обнимала его, опутывала, завораживала, словно и не могла иначе, словно жизнь без него была лишена всякого смысла. Но в движения музыки вплетались тоскливые, вымученные аккорды, и гимнастка снова расставалась с мячом, ловко и бережно подбрасывая его вверх.

Густая, тяжелая тишина обрушилась на нее, когда отзвучали последние ноты. Это было достойной наградой, это было признанием и пониманием. Они, те люди, чьих лиц Веточка не разглядела, разделили ее печаль, ее сомнения, ее счастье. Как могла, она рассказала им историю любви. Ее первой любви, так нелепо и горько оборвавшейся. Композиция Веточки получилась более совершенной, более справедливой, чем жизнь. Гимнастка поведала залу о той любви, которая нс знает сомнений и недомолвок. Когда любящее сердце, страдая и мучаясь, все же не опускается до ревности и шантажа, когда у обоих остается право выбора, когда любовь, заполняя все пространство вокруг и внутри, не лишает тебя свободы.

Взлетай, словно мяч, подброшенный рукой судьбы’

Вернись и снова взлетай!

Веточка не видела взорвавшийся аплодисментами зал, она убежала, не выдержав напряжения. К тому же, как только она закончила выступление, поврежденная на тренировках нога дала о себе знать. Реальность возвращалась быстро и жестко.

Борис Аркадьевич настиг девушку у входа в раздевалку.

— Бедная моя, — он прижал к себе ее потное, трясущееся от усталости тело, — ты молодец, молодец!

Она промолчала, но вымучила для тренера персональную улыбку. Силы стремительно покидали ее.

— Сейчас, сейчас, — заторопился Руденко, — надо остыть, перекусить. Осталось еще чуть-чуть.

— Да, конечно. — Она присела на лавочку, вытянула ноги.

Полностью так быстро не расслабиться, но все-таки Веточка уже начинала нормально соображать и сумела взять себя в руки. На смену эйфории пришла обычная усталость. Ясное понимание того, что победа на этом этапе еще ничего не решает. Однако никогда еще Вета не ощущала так отчетливо своей силы, и что было для нее совершенно новым, так это полное безразличие к оценкам судей. Сам процесс так увлек ее, что результат уже не имел значения. Хотя такой подход был совсем непрофессиональным, и Веточка со своим опытом должна была это понимать.

— Кажется, я влюбилась в твой мяч, — вдруг раздался голос Киры, которая совершенно бесшумно появилась в раздевалке.

Руденко как-то странно посмотрел на нее и, ни слова не говоря, вышел. Видимо, он решил, что подруга лучше сумеет поддержать Веточку.

— Ну, поздравляю. — Кира уселась рядом и потрепала гимнастку по плечу, пытаясь заглянуть ей в глаза.

— Рано, — ответила та, бездумно уставившись в пол.

Помолчав, Кира жалобно произнесла:

— Эту историю ты мне не рассказывала…

— Я ее на ходу сочинила, — призналась Вета.

И это была правда. Выступление с мячом она почти полностью сымпровизировала. Кира восхищенно разглядывала гимнастку.

— Здорово получилось. — Она заботливо коснулась Ветиной ноги. — Наверное, разболелась?

— Есть немного, — неохотно согласилась та.

Подруга порылась в сумочке и с важным видом извлекла оттуда аптечку.

— Давай-ка, я тебя полечу, моя прелесть, — защебетала она, суетясь вокруг Веточки, — глядишь, обо мне потом в газетах тоже писать начнут. Мол, врачевала не абы где, не абы когда, а в самом Париже звезду мирового спорта.

Веточка поддержала игру.

— Ну да, напечатают твой портрет в полный рост, а рядом меня на операционном столе.

— До этого, думаю, не дойдет, — усмехнулась «сестра милосердия», — резать и штопать меня не научили. Наше дело маленькое — перевязка.

И она склонилась над поврежденной лодыжкой.

— Ага, больной, не дышите. — Кира достала тюбик с финалгоном, согревающей мазью, эластичный бинт. Быстро и ловко наложила аккуратную повязку.

— Ты же в гольфах будешь, да? — на всякий случай уточнила Кира, хотя прекрасно знала каждую мелочь в следующей композиции Веты.

Веточка кивнула, вполне разделяя беспокойство подруги по поводу ее внешнего вида. Но повязка действительно получилась почти незаметной, а под гольфом ее уж точно не будет видно. Эстетический аспект был соблюден.

— Соку принести? — предложила Кира.

— Давай. — Веточка встала, разминая ногу. — Может, и я с тобой схожу, мне это полезно.