Барракуда - Лунина Татьяна

— Вас слушаю, — улыбнулась «безъязыкая».

— Эт хорошо, — одобрительно кивнула молочница, плюхнула на стол кухонную тряпку, тщательно протерла клеенку и заявила. — Все! Пошла я, завтра снова буду с утра. А то хочешь — в гости заходи, чайку попьем. Мед свой, не жалко.

— Спасибо! — от души поблагодарила Кристина. — Но завтра не надо приходить, мне столько молока и за неделю не выпить.

— Пей, — строго приказала бабка, — вон худящая какая, одни глаза торчат!

— Спасибо вам, Катерина Матвевна, — вспомнила она бабкино имя.

— Можешь звать бабой Катей. Все, пошла я, некогда тут с тобой лясы точить, делов полно. А вечерком заходи, у мяне тявелизор есть, новости поглядим, — похвасталась она, хлопнула на пустую банку пластмассовую крышку и открыла дверь. — Не провожай, застудисса, сама дорогу найду. Придешь — торбу каку захвати, бульбы насыплю.

После ее ухода Кристина отломила половину московского батона, налила полную кружку молока и стала наворачивать нехитрый завтрак. Из часов выскочила кукушка, отметилась странными звуками. Если б не стрелки, ни за что не догадаться о времени: не кукование, а хриплый стон с похмелья. Под такой стон должно хорошо думаться. Например, о работе. Она не собирается быть вечным редактором и бродить с микрофонной папкой по коридору, как вечный жид по белу свету. Честолюбие, может, и не красит, но не дает уму закиснуть, а сердцу ныть. Тут мысли переметнулись к Кириллу. Бравый сыщик после той ночи названивал. Сначала часто, потом реже, а скоро и совсем перестал. Кажется. понял, что это был просто порыв, наивная попытка сбежать от боли. Но бегом спасаться — себя не уважать. Беда только тогда не валит с ног, когда человек не суетится. А устоять сейчас необходимо. С приходом Талалаева в редакции, наверняка, начнется свара, каждый будет рад дать подножку другому, чтобы выставиться вперед самому. Четко мыслить мешал холод, из комнаты окончательно улетучилось тепло. Кукушка снова запросила опохмелу. Кристина посмотрела на часы и ахнула: час уже сидит на табуретке да ерундой занимается. А надо бы совесть иметь и хотя бы дом протопить. Она быстро накинула куртку, сунула ноги в чужие валенки и побежала в сарай за дровами.

В сумерках приезжая потопала к аборигену в гости, не забыв прихватить московские гостинцы. Анна Сергеевна, сестра отчима, советовала повезти в подарок платок с блестящей ниткой, но Кристина раскошелилась и прикупила халат. Фланелевый, на пуговицах, с яркими цветками по вишневому фону, удобными карманами и блестящим бархатистым ворсом. Халаты «выбросили» в «Одежде» на Профсоюзной, она забрела туда случайно и дуриком оказалась первой. На радостях отхватила три, хотя кричали, что больше двух в одни руки не давать, — матери, Анне Сергеевне и бабе Кате.

Очутилась отпускница в этой Богом забытой деревушке совершенно случайно. Отправилась поздравить мать с днем рождения, а к той прибыла сестра Петра Сергеича, «ихняя золовка», как представилась нежданная гостья. Тетка оказалась классной, и к концу праздничного обеда Кристина чувствовала себя с ней легко и уютно, как будто знала новоявленную родню с пеленок.

— Крыся, приезжай ко мне летом, — ворковала под рюмочку гостья, — у нас така тишина, аж уши лопаюцца! Нас же тока две и осталось: я да Катька. У няе корова, у мяне куры — так и живем. И муха набивает брюхо, родимец тябе забей, — рассмеялась она, стыдливо прикрывая рот рукой. Анна Сергеевна приехала к брату в столицу зубы вставлять: хоть и старая, а помереть хочется не хуже других.

— Зачем же лета ждать? — весело подхватила невестка. — У Кристины отпуск через три дня, а она до сих пор не решила, куда ехать.

— Хранцуз тябе положи! — ахнула гостья, позабыв прикрыться. — Крыся, дите, будь ласка, приезжай! Дом пустой, чистый, все ж есть: и молоко, и курята, и яйца, бульба в подполе, огурчики. Ты только зерна покидай моим цыпам да дом потопи — и всех делов. Катька, правда, обещалась, но свой же цяловек лучше. Так, Маня?

— Да она ведь не сможет печку растопить, — улыбнулась Мария Павловна, — еще дом твой сожжет. Не боишься?

— А ну его к ляду, — ухмыльнулась гостья, — я к Катьке приду, вместе и помирать не боязно.

— Кристина все может, — прорезался Петр Сергеич и улыбнулся падчерице, — правда?

— Я поеду! — выпалила она. — Да и печку я топить умею, меня муж научил.

И поехала. А теперь торчала одна в пустом доме с ситцевыми занавесками на бечевках, привязанных к гвоздикам, воевала с печкой, размышляла под кукушечий стон и, кажется, начинала понимать, что жизнь не так уж плоха. Залетная москвичка выучилась на истопника, повадилась гулять на лесной опушке, кормить кур и даже пыталась подоить корову. Но главное, она уяснила, что самая достойная победа — это победа над собой. Над своими обидами, страхами, болью. Здесь, в глухой смоленской деревушке, под забавный говорок бабы Кати и чаи с душистым медом Кристина оттаивала душой, а заодно училась терпению и смирению. Не перед людьми — перед жизнью. Люди лгали, лицемерили, готовы были унизиться, чтобы после возвыситься и отомстить за собственное унижение. Жизни уловки были не нужны, она просто учила спокойно идти к своей цели и не ныть. И это было самое главное, чем одарила здешняя тишина. «Смоляне — польска кость, да мясом обросла», — любила говорить баба Катя. Столичная гостья тоже обрастала мясом — не нежным, телячьим, а жестким, жилистым, которое другим не по зубам.

Оставалась последняя ночь. Кристина таращилась в окно на звезды, считала слонов — сна не было ни в одном глазу. Завтра уезжать, на станцию собиралась проводить баба Катя, которая договорилась с конюхом из соседней деревни, тот обещал приехать. Вдруг под окном послышались осторожные шаги, скрипнуло крыльцо. Храбрая москвичка выскользнула из нагретой постели и босиком, на цыпочках проскользнула к ситцевой шторке. У двери мудрила с замком согнутая мужская фигура. Молодая хозяйка похолодела, но поддаваться панике не стала, а вспомнила напутствие бывалой Анны Сергеевны. Нашарила впотьмах берданку, наставила на дверь. Было страшно, холодно, ее колотило, но она упрямо цеплялась за ружье, не сводя глаз с двери. Даже тапочки не рискнула надеть: лишние звуки могут вора не спугнуть, а только обозлить. Кристина стиснула зубы, осторожно нащупала пальцем спусковой крючок и замерла напротив входа. Ворюга закопошился в сенях, потом что-то упало, послышалось злобное «черт». В обычной ситуации нормальному уху ни за что не уловить это бормотанье, но сейчас, казалось, можно поймать любой звук во всем околотке, не то, что в сенях. Дверь приоткрылась, на пороге нарисовался темный силуэт. Она щелкнула выключателем, вспыхнул свет, грабитель на рефлексе прикрыл глаза рукой.

— Пошел вон отсюда, — с ненавистью процедила отважная хозяйка, — а то прихлопну, как муху, да сама зарою в саду. Никто и знать не будет!

Вор опустил руку и вытаращился на грозную орлицу. Обросшая щетиной рожа, темные глаза, нахлобученная кепка — вылитый бандит!

— А ты каким Макаром здесь? — ухмыльнулся бандюга и сдернул кепку. — В этой же дыре бабка живет, — что-то знакомое было в его довольном голосе и небритой морде, что-то забытое, из детства.

Не снимая палец с крючка, она подозрительно вглядывалась в странного налетчика. И вдруг тот подмигнул, а потом осклабился и шевельнул ушами.

Глава 11

— Какого черта ты здесь делаешь?! — Кристина не верила собственным глазам, но ей, действительно, ухмылялся во весь рот Мишка Шалопаев. Школьником завлекал девчонок вертлявыми ушами, взрослым шляется по чужим домам — шалопаем был, шалопаем и остался. Вот уж наградили фамилией предки, как в воду глядели. — Мишка, ты же напугал меня до смерти, гад!

— Не ругайся, — продолжал радостно скалить зубы рыжий одноклассник, — такой красотке это не к лицу.

— Я же запросто могла убить тебя, идиот!

— Духу не хватило бы, — плюхнулась на табуретку школьная любовь.