Барракуда - Лунина Татьяна

— Ошибаешься, — вспомнила она пыльный чердак и опустила, наконец, тяжелое ружье.

— Окалина, а пожрать чего-нибудь дашь? — деловито поинтересовался Мишка и, кряхтя, как старый дед, принялся стаскивать с ноги сапог. — Твою мать, — сморщился он от боли, — сейчас окочурюсь!

Кристина подошла ближе и ахнула.

— Шалопаев, у тебя же весь носок в крови! Подожди, — метнулась к тумбочке, — тут где-то йод должен быть.

— Не надо йод, это я ногу растер. Просто пехал прилично. Ты лучше стрептоцид поищи и бинт. Да воды дай, промыть надо. Эх, щас бы спиртику, — размечтался Мишка, — как рукой снимет.

— Алкаш, — проворчала она и прошлепала в другую комнату.

Там, в стареньком полированном серванте хранилась пара бутылок «Столичной», которую новоиспеченная родственница привезла Анне Сергеевне. В деревне водка на вес золота, с ней любая проблема решаема. Дальновидная горожанка отвинтила пробку, налила треть стакана, поколебалась и плеснула еще на глоток. В допотопной жестяной коробке с облупившимся сталинским ликом отыскала стрептоцид. Початую бутыль спрятала подальше, лекарство оставила на виду. Потом вернулась в переднюю, нарезала сала, из сеней притащила луковицу с миской соленых огурцов, отломила ломоть хлеба, спросила.

— Что сначала? Есть или лечиться?

— Выпить, — ухмыльнулся шалопай.

Она равнодушно пожала плечами и молча придвинула стакан.

— Маловато.

— Дареному коню в зубы не глядят.

— Так то ж коню, — усмехнулся наглец, — а тут одни копыта, — но торговаться дальше не стал, осушил стакан одним глотком, только кадык дернулся.

Кристина посмотрела на Мишкину ногу, зрелище впечатляло, даже у самой в копчике засвербило. Вся лодыжка была стерта до мяса и прилично кровила, сбоку лохматился кусок кожи. Она подняла бурый носок с дыркой в половину ладони.

— Давай и другой, выброшу.

— Мать его за ногу, из-за него, падлы, и растер себе ногу!

— Как же ты дальше пойдешь?

— Зачем мне идти? — выдал вдруг Мишка с бесстыжей ухмылкой. — Я сейчас, можно сказать, не ходок. А у тебя, небось, перина пуховая и одеяло теплое. Хотя с тобой, Окалина, сидеть рядом — и то жарко, а уж лежать — и вовсе сгоришь. Так на хера нам одеяло, когда ты такая горячая? — облизнулся он, как кот на сметану.

Однокласснице вдруг стало не по себе. Она не видела этого Шалопаева сто лет. После школы Мишка как в воду канул. Говорили, вроде, поступил в Плехановку, потом сидел. А кто побывал в тюрьме, вряд ли знаком с моралью. Да и его внезапное появление вызывало много вопросов. Прокрался ночью в чужой дом — зачем? Знает, кто здесь живет — откуда? А теперь еще и хамит? Последний вопрос здорово разозлил, злость пересилила минутный страх и бывшая поклонница вертлявого таланта рявкнула.

— Заткнись! Будешь наглеть, не получишь и крошки, а вместо помощи — дам по кумполу кочергой! — и для убедительности схватила в руки закоптелую железяку. — А температура моя тебя не касается, понял?

— Хороша! — цокнул языком нахал. — Не кипятись, не трону, — и ухмыльнулся, — пока сама не запросишься.

— Шалопаев! — угрожающе замахнулась кочергой одноклассница.

— Все, сдаюсь, — поднял руки тот, — и буду нем, как рыба.

— Ну уж нет, дорогой, — она придвинула к столу вторую табуретку, уселась напротив и уставилась на незваного гостя, — колись!

— Откуда сей непотребный жаргон, мадмуазель? — весело удивился Мишка, набивая рот салом с луком и хлебом. — Детективов начиталась?

— Мадам, — строго внесла поправку «мадмуазель». - рассказывай.

— Что?

— С какой стати ты вперся в чужой дом среди ночи?

— Может, для начала поем? Не кипятись, Окалина, всему свое время, — и снова ухмыльнулся. — Ты бы накинула на себя что-нибудь, чего без нужды совращать? Все равно ведь не дашь.

— Шалопай! — презрительно фыркнула мадам, но поспешно ретировалась в другую комнату. Мигом сбросила ночную пижаму, влезла в джинсы и свитер, махнула щеткой по волосам, стянула резинкой хвост. Потом пояснила себе, что рассеянность — признак таланта, и двинула обратно, не забыв прихватить лекарство. В конце концов, хорошо, что только забыла одеться, а не свихнулась от страха.

При виде преображенной хозяйки гость одобрительно хмыкнул, но промолчал, продолжая усердно работать челюстями. Она сунула Мишке под нос ножницы, бинт, стрептоцид, сурово приказала.

— Лечись и вали отсюда!

— А кстати, ты-то как здесь оказалась? — вконец обнаглел Михаил. — Вроде бабкой в деревне не хвасталась никогда, все каникулы торчала в Москве.

— Здесь вопросы задаю я! — разозлилась москвичка и стукнула кулаком по столу. Но не сильно, чтоб не разозлить, а только поставить наглеца на место.

— Окалина, ты, случайно, не мент? — развеселился Шалопаев.

— Нет, — отрезала, как бритвой, — давай лечись и выметайся!

— А беленькой не нальешь?

— Нет.

— А чайку? — хитро прищурился настырный.

Кристина вздохнула и зачерпнула кружкой воду из ведра.

— Ладно, чаем тебя напою. Будешь себя хорошо вести, может, и медом угощу. А ты приводи свою ногу в порядок и уходи. Я сама в этом доме на птичьих правах, гостей принимать не могу. Поэтому ни к чему тебе здесь светиться, деревня маленькая, каждый на виду. А сплетен мне и в Москве хватает.

— Ага, не много, что двое, а много, что на одного. Не узнаю тебя, Окалина! С каких пор ты стала дрефить чужих языков? Тем более что в этой дыре их только два, и оба на ладан дышат. Да и то один из них сейчас в отлучке. Колись, куда бабку дела? В саду зарыла?

— Дурак! Забинтовал свою ногу?

— Ага.

Она подошла ближе и присела на корточки.

— Господи, Шалопаев, у тебя руки из задницы, что ли, торчат? Кто же так бинтует? Горе луковое, клади свою болезную на табуретку и учись, пока есть у кого поучиться, — ловко перебинтовала лодыжку, завязала бантик. Потом придвинула чашку, блюдце с медом и приказала. — А теперь пей чай и рассказывай.

— Тут ведь бабка Нюрка живет? — Шалопаев деловито наполнил до краев белую, с золотым ободком чашку, лизнул душистый мед.

— Пожилая женщина, Анна Сергеевна, моя родственница, — строго поправила московская родня.

— Ну да, я и говорю: шедевральная чувиха, селянка.

— Не юродствуй!

— Не буду. Тем более что мед очень вкусный. Добавку дашь?

— Перебьешься.

— Вот ты меня, Окалина, не жалеешь, не любишь, а я, между прочим, хороший человек, только судьбою обижен. И личная жизнь, стало быть, не складывается. Может, сложим ее вместе?

— Будешь продолжать в том же духе, начну вычитать.

— Да ну, — радостно изумился «обиженный», — а как? Выгонишь, убьешь или разлюбишь?

Бывшая соседка по парте снова потянулась к кочерге, но вдруг вспомнила, как Мишка мог часами вешать на уши лапшу, только бы уйти от прямого ответа: терпеть не мог, когда его припирали к стенке. Давить на Шалопаева в открытую было бесполезно, об этом знали все. И тогда она решила зайти с другого боку.

— А я ведь, правда, была в тебя влюблена, знаешь? В восьмом классе.

Шалопай невесело улыбнулся, потом вздохнул и туманно ответил.

— Если небо упадет, будем жаворонков ловить, — помолчал, подлил себе чайку и огорошил. — Из зоны я, Криська, вчера откинулся. Пять лет, от звонка до звонка. А вместе со мной краснушник один свой срок мотал. Неплохой мужик, между прочим, ему твоя Анна Сергевна какой-то родней приходится. Седьмая вода на киселе, а письма слала регулярно, иногда даже деревянные приходили. С салом, луком и вязаными носками. Видно, правду говорят, что простой народ душевнее. Мой предок строчки за пять лет не черкнул. Мать писала, а отец, как отрезал, — Кристина слушала молча, боялась спугнуть внезапную откровенность. — Слушай, у тебя дымить можно?

— Валяй.

— Сел я по глупости. Статью называть не буду, тебе по барабану. Хотя и тайны в этом нет никакой, — чиркнул спичкой, затянулся с шиком дешевой папиросой и доложился, — фарцевали на пару с приятелем. Сначала крохами, с опаской, потом осмелели, во вкус вошли. Оправданный риск, Окалина, похлеще оргазма. Шмотки заграничные появились, жрачка приличная, матери на хозяйство подкидывать стал. Предкам, чтоб не вязались, плел красивую сказку о повышенной стипендии.