Развод. Она не твоя (СИ) - Дюжева Маргарита
Повздорили – помирились. Подарил машину, шубу, брильянты и живут дальше.
Или, наоборот, развелись и к стороне. Дальше каждый сам по себе.
Снова перед глазами возникла шахматная доска.
Сдать пешку, чтобы добраться до короля?
Променять обычную жену на дочь Спиридонова?
Вот это уже больше похоже на правду.
А Каталовой-то какой резон связываться с седеющим женатиком? С таким папашей, как у нее, она может рассчитывать на гораздо более выгодную партию.
Тогда почему? Приказ самого Спиридонова, использующего дочь, как лакомый кусок для привлечения жадных придурков? Или она преследует какие-то свои цели?
Не понятно.
В этой истории вообще до хрена всего не понятного. В мотивах каждого поступка надо разбираться отдельно и с увеличительным стеклом.
Единственное, что я знал наверняка – Марию надо забирать.
И не только потому, что внутри меня что-то ярится и рычит от неправильности происходящего, но и потому что она может быть полезна.
Не это ли мечта всех преданных женщин – отомстить неверному мужу. Раздавить его в ответ на измену, сделать так чтобы локти кусал, понимая, что дороги обратно нет, и что он сам просрал свое счастье.
Я дам ей так такой шанс, а взамен…взамен она поможет мне. Потому что нет ничего опаснее обиженной женщины, и матери, желающей защитить своего ребенка.
Артему потребовалось два дня, чтобы провернуть дело с «похищением».
Все было обставлено так, словно Мария пришла в себя и самостоятельно покинула клинику.
Он показывал мне записи с камер наблюдения, на которых отчетливо видно, как она, поматываясь, идет по одному коридору, по второму, потом спускается по лестнице к черному ходу и толкает дверь.
Конечно, это была не Мария, а помощница Артема, занявшая ее место.
Сама Абрамова была не в состоянии не то, что ходить, но и просто подняться в постели.
Ее вынесли в тот момент, когда в другом крыле клиники сработала пожарная тревога, и весь персонал поспешил туда. Потом заменили записи на видеокамерах, подчистив все хвосты.
Для такого специалиста, как Войнов это было не сложнее, чем увести леденец из-под носа у сопливого ребенка.
Мне было плевать, как ему удалось это провернуть, главное результат.
А он был таков, что Абрамову увезли в загородный дом, который принадлежал мне, но который никак нельзя было со мной связать – куплен через третьих лиц, концов не найдешь.
Там ей выделили комнату. Туда же приехал мой доверенный врач – Олег Макаров – с целым арсеналом препаратов.
— Не переживай. Прокапаем. Выведем все, что в нее залили.
Я и не переживал.
Вроде.
Только почему-то каждый раз обнаруживал себя в ее комнате. То просыпался в кресле, с затекшей спиной. То вдруг выныривал из тяжелых мыслей, стоя у окна, выходящего на алею между молодыми соснами. А то просто сидел, облокотившись на колени и рассматривал ее.
Бледная, с темными кругами под глазами, и потрескавшимися сухими губами.
Вообще никакая.
Я все смотрел, смотрел, смотрел. Не понимая, почему не получается отвести взгляд.
Наваждение какое-то.
На вопросы, когда она придет в себя, Олег разводил руками:
— Делаю всевозможное. Накачивали ее качественно, сильнодействующими. Продержи они ее на таком «лечении» пару недель, и диагноз стал бы реальным. Так что не гони.
Я глухо рычал в ответ на его слова.
Хотелось найти Абрамова и приложить его пару раз мордой об стену, потому что…
Хрен знает почему.
Это не поддавалась никаким логическим объяснениям, но я зверел от одной мысли, что было бы не столкнись я тогда с ней в коридоре.
Две ночи она проспала спокойно, как мышка, а вот на третью начала метаться.
И я, неожиданно для самого себя был вынужден переквалифицироваться в няньку.
Олегу, круглые сутки дежурившему возле Марии, тоже нужен был отдых. И я его отпустил, дав возможность поспать в соседней комнате, а сам остался с Абрамовой. Сидел возле ее кровати, держал за руку, когда начинала стонать во сне, нес какую-то успокаивающую ересь.
Она-то раскутывалась, потому что была горячая словно печка, то начинала стучать зубами и трястись, и я не придумал ничего лучше, чем лечь рядом с ней и прижать к себе.
— Тише, Маш, тише. Ты в безопасности, — шептал, когда она снова начала метаться.
Услышав мой голос, она замерла. Потом, не просыпаясь и не открывая глаз, принялась бессвязно бормотать.
Она все бубнила, бубнила, бубнила, затем начала всхлипывать. И на одном из таких всхлипов, мне удалось разобрать ее слова:
— Не отдавай меня им…
За грудиной царапнул острыми когтями. Так сильно, что сбилось дыхание, и сердце внезапно разогналось до бешеного гула.
— Не отдам, — сказал я, — не бойся.
Она не слышала меня, продолжала стонать и шептать. То звала Арину, то умоляла кого-то оставить ее в покое.
Все твердила про какие-то шторы, про платье и резиночки. Про духи. Про ремонт.
Похоже на бред сумасшедшего, но я был уверен, что все это имело какой-то смысл. И слезы, катившиеся из-под опущенных ресниц, были настоящими. И отчаяние, с которым она молила вернуть ее ребенка.
— Вернем, Маш. Не переживай. Все вернем, — повторял я, гладя ее по спутанным волосам, — с ней все будет в порядке. И с тобой тоже. Я обещаю.
Я действительно пообещал это. Не только ей, но и самому себе.
Чтобы не случилось в дальнейшем – я помогу ей. Клянусь.
Эта ночь была пиковой. Несмотря на то, что Олег вернулся к пациентке буквально через пару часов, я сам ни на минуту не сомкнул глаз. Мне все казалось, что стоит мне только отвлечься и случится непоправимое.
Лишь дважды спускался вниз, чтобы залить в себя конскую дозу кофе, и обратно.
— Саш, иди спать, — повторял Олег, — с ней все в порядке. Это просто откат после препаратов.
— Я останусь.
— В этом нет никакой необходимости.
— Я останусь!
Он больше не поднимал эту тему. Молча менял мешки на капельнице, подносил воду, когда сквозь сон просила пить, время от времени проверял реакцию зрачков на свет.
А я мрачной тенью сидел в углу, в кресле и ждал, неотрывно наблюдая за происходящим. И только когда настало утро, и Мария открыла глаза, смог нормально выдохнуть.
Она обвела растерянным взглядом комнату. Задержалась на враче, потом на мне и хрипло произнесла:
— Где моя дочь?
Глава 11
Слишком жарко и мягко…
Я будто тонула в душном облаке, окутывающем со всех сторон. Хотела выбраться, но не могла – тело не слушалось. Меня будто выпотрошили и набили ватой пустую оболочку.
Никакая. Без сил. Без осознания происходящего. Без стержня.
Аморфная, бесформенная ни на что не способная куча.
Эта мысль убивала. Драла когтями изнутри, причиняя мучительную боль.
Я знала, что мне куда-то надо, но не помнила куда.
Знала, что у меня нет времени, но не помнила почему должна спешить.
Боялась, но это страх был направлен не на меня. Я боялась за кого-то другого, кого-то кто мне бесконечно дорог и нуждается в моей защите.
Сквозь зыбкую пелену пробивались чужие голоса. Я не могла понять ни слова, будто говорили на другом языке. Смысл сказанного ускользал, а может его и не было, смысла этого. Может, уже ни в чем не было смысла.
Отчаяние накатило горькой волной, утягивая за собой в черную пучину.
Я чувствовала себя настолько одинокой, что было жутко. У меня ничего не осталось. Ничего… Зачем барахтаться, зачем карабкаться и пытаться что-то делать, если он все заранее продумал. Он победил…
Кто этот «он» я не могла вспомнить. Кто-то плохой, коварный, злой. Кто-то кому нельзя было верить. Никогда. Кто-то, для кого я была всего лишь игрушкой.
Я силилась вспомнить, кто это и не могла. Проваливалась в муторное забытие, дрейфовала в беспокойных мыслях, тонула в них, не в силах подняться на поверхность.
Потом пелена снова истончалась, и я снова возвращалась к попыткам вспомнить хоть что-то. С каждым разом горечь на языке чувствовалась все отчетливее, и в груди ломило все сильнее.