Санта на замену: Тур извинений (ЛП) - Оливия Джули

***

Рождество в учреждении, где живёт мама, каждый год проходит одинаково — и это не так уж плохо. Персонал старается создать уютную атмосферу: кругом огоньки, на тёплом камине висят рождественские носки, а из колонок тихо звучат лучшие рождественские мелодии. Всё сделано так, чтобы семьи чувствовали себя комфортно.

Дети, как всегда, рады увидеть бабушку, а я, как всегда, нервничаю. Рука Николаса постоянно сжимает мою, и каждое его тёплое прикосновение словно наполняет меня спокойствием.

Мама сидит в своём привычном кресле у камина. Огромное, оно могло бы поглотить её целиком, если бы не дети, облепившие её со всех сторон. Они показывают новые игрушки, которые распаковали утром.

Мама, кажется, заинтересована — может быть, ей действительно небезразличны приключения Базза и Вуди. Даже если она не знает этих героев, я чувствую, что детей она никогда не забывает. Они словно врезались в её память, яркий маяк надежды на будущее, который компенсирует утраты прошлого.

Я неуклюже подхожу к ней — как всегда в последние годы, хотя в этот раз всё сложнее, потому что я должна представить ей Николаса. Моего Николаса.

— Мам, это… мой… парень?

Я стараюсь, чтобы это не прозвучало как вопрос, но мой щенячий наклон головы выдаёт меня с головой.

— Парень, — эхом повторяет Ник, улыбаясь своей ямочкой и протягивая маме руку.

Она оценивающе смотрит на него, а потом многозначительно подмигивает мне. На душе становится легче.

— Очень приятно, Николас, — говорит мама.

Элегантно. Милостиво. Настоящая мама.

И затем начинается ожидание. Ну, моё ожидание.

Я жду того самого неприятного вопроса: «А где ваш отец?». Он звучит каждый год. И, по словам Энн, в последнее время всё чаще. Я жду, словно готовлюсь к надвигающейся снежной буре из воспоминаний, которым не место в настоящем.

Но проходит полдень, и, даже после того, как мы наелись медовой ветчины, съели слишком много тёплых круассанов и с трудом запихнули в себя фруктовый кекс, этот вопрос не звучит. Мама лишь иногда улыбается и спокойно пьёт мятный чай.

Мы дарим подарки — семейные фотографии в рамках, которые вызывают у неё радостное умиление, и мой подарок — новый рождественский альбом на диске, за который я получаю ещё одно многозначительное подмигивание.

Чувствуется что-то… от мамы из прошлого. Но в то же время — другое.

Когда я, наконец, набираюсь смелости сесть рядом с ней дольше, чем на пять минут, её взгляд останавливается на моём запястье.

— Какие красивые часы, — говорит она. — Похоже на часы Фредерика.

Вот оно. Я знаю. Жду. Тот самый вопрос, от которого сжимается грудь. В этом году он уже не должен причинить боли.

Но ничего не происходит. Она просто улыбается, как будто ждёт от меня какой-то реакции. И я решаю ответить.

— Да, — говорю я. — Это часы папы.

— Точно, — кивает мама. — Знаешь, я очень по нему скучаю.

Горло сжимается. Даже несмотря на то, что дети носятся по комнате, гоняясь за игрушками, а Брайан упал на пол, позволяя использовать себя в качестве декорации, Энн поворачивается в нашу сторону и удивлённо улыбается.

— Мы тоже, мам, — говорит она.

Я кладу руку на её ладонь. Вокруг звенят колокольчики, рождественская мелодия мягко обволакивает нас, а Николас нежно целует меня в макушку, как он любит.

Это рождественское чудо, я назвала бы это именно так, если бы вообще верила в такие вещи.

Но, с моей семьёй и моим идеальным Сантой — нет, моим идеальным мужчиной — рядом, я, кажется, начинаю верить.

ЭПИЛОГ

Четыре года спустя. Рождество.

Николас

Рождество всегда превращается в хаос. Казалось бы, с годами мы должны были привыкнуть: заранее бронируем утренние рейсы из Святого Рудольфа, готовим праздничные наряды… Но попробуй справься с двухлеткой, который только что освоил искусство беготни на своих маленьких ножках.

Я бегу за сыном в гостиную дома Энн, своей золовки, ловлю его на руки и дую ему на живот, как на барабан. Это единственный способ заставить его так хохотать, чтобы можно было надеть на него куртку. Этот приём я освоил пару месяцев назад, и он до сих пор приводит Бёрди в восторг.

— Ручки вверх! — командую я.

— Нет! — отвечает он с улыбкой, которая ему нравится даже больше самого слова.

— Да! — возражаю я, едва сдерживая смех.

Он просто заходится от хохота, позволяя мне ловко надеть на него куртку одним движением.

В дверях, ведущих в гараж, появляется Брайан.

— Мы поедем вперёд, ладно? — говорит он.

Ну, конечно, они собрались в машину быстрее нас. С Энн они работают как слаженный механизм, несмотря на троих детей.

— Я всё запру, не переживай! — кричу я ему вслед.

Брайан поднимает вверх большой палец, и их минивэн уже едет прочь. Я открываю дверь нашей машины и поднимаю сына, чтобы усадить его в автокресло на заднем сиденье. Аккуратно застёгиваю ремни.

— Булочки с корицей? — спрашивает он, прищурив свои большие глаза.

Он знает не больше пятидесяти слов, но эту фразу умудряется произнести почти чётко, пусть и звучит больше как «булочки с кор ци».

— Нет, не положено. Только после того, как вернёмся.

— Пожалуйста?

Я оглядываюсь по сторонам, словно проверяя, не следит ли за мной кто-то из взрослых, а потом киваю.

— Ладно, дам тебе половинку. Но это секрет, маме не рассказывай.

Он довольно улыбается.

— Ну, всё, — говорю я, закрепляя последний ремень. — Готово.

— Бабушка будет? — спрашивает он.

Я замираю. Это… печально. Мы все понимаем, что её время истекает. Её разум уже почти не с нами. Но, несмотря на это, меня трогает надежда, которая живёт в моём сыне. Я люблю эту его черту. Он — весь в свою маму. У них одинаковая вера в лучшее, особенно в Рождество.

— Да, — отвечаю, защёлкивая ремень. — Бабушка будет.

Его лицо озаряется радостью, и я целую его в лоб, треплю его рыжие вихры, прежде чем снова войти в дом.

— Бим, ты готова? — зову я.

На звук моего голоса Бёрди Мэй мчится вниз по лестнице.

В любой другой день её волосы были бы собраны кое-как в небрежный пучок, а из одежды она выбрала бы старую толстовку. Но только не сегодня. Сегодня её волосы идеально уложены в мягкие локоны, в которые так и хочется запустить пальцы. На ней нелепый, но милый рождественский свитер, украшенный пятью соединёнными за руки Санта-Клаусами, словно бумажные фигурки, которые дети вырезают к празднику. Этот свитер заправлен в юбку, а чёрные колготки подчёркивают изящность её ног.

Мне стоит больших усилий удержаться от того, чтобы не стереть её тёмно-сливовую помаду поцелуем. Вместо этого я обнимаю её за талию и оставляю лёгкий поцелуй на ключице. Она тает в моих руках, и я ловлю себя на том, что чувствую то же самое. Это её запах — вишнёво-яблочный, который сводит меня с ума.

— Всё успела? — спрашиваю я.

Она смеётся, уткнувшись мне в грудь, и шепчет:

— Да. Купер говорит, что Комет накормлен и доволен, но я не уверена.

Я громко смеюсь.

— Десять долларов, что мы найдём ещё одну «подкладку».

Купер остался присматривать за нашей собакой, Кометом, в Святом Рудольфе. Мы оба боялись, что, имея ключи от дома, он устроит какую-нибудь подростковую вечеринку накануне Рождества, но, к счастью, полиция нам не звонила. Хотя я почти уверен, что он оставит после себя парочку розыгрышей. Это же Купер, в конце-то концов.

Бёрди отстраняется и оглядывает мой наряд. На мне большой красный плащ. Он, конечно, не оторочен белым мехом и не перетянут ремнём, но всё же красный, а это вызывает в её взгляде особое выражение.

Она вздыхает, улыбается и качает головой.

— Ты должен был победить в этом году.

— Ты предвзята.

Она поднимает руки с улыбкой.

— У меня есть глаза!

— Нет, у меня ещё нет этого «папиного пузика». Но ты только подожди! — я хлопаю себя по плоскому животу, и она смеётся, ласково шлёпая меня по тому же месту.