Как во сне (СИ) - Резник Юлия

– Уля…

Было страшно! Страшно, что он коснется меня. Но еще больше, что не станет…

– Я пойду. Не надо провожать, правда. Поезжай.

– Да.

Он согласился вроде бы, хотя опять же в его глазах согласия и близко не было. В них притаилась дикость. Жажда. Грех… Я смотрела на него, а видела обратную сторону его личности. И что смешно – она мне нравилась. Я бы ничего не стала менять. Я бы оставила все как есть и стала бы такой, как ему нужно.

Мамочки! Какой же ненормальный сумбур! В мыслях, в чувствах, в желаниях. Одно точно – я не могла и дальше врать себе, что выкидыш в нашем случае – благо. Мне было больно от неслучившегося… Ведь где-то в глубине души я все-таки представляла себя мамой его ребенка. Да кого я обманываю? Я представляла себя его женщиной! А кому как не мне было знать, как это?.. Их отношения с Риммой для меня пять лет были как на ладони.

Понимая, что еще чуть-чуть, и я, пользуясь случаем, как последняя дрянь попрошу Эльбруса остаться, вывалилась из машины. Прямо сейчас ему полагалось быть в другом месте. И было бы нечестно пользоваться обостренным чувством ответственности Калоева, перетягивая на себя одеяло. Если бы я себе это позволила, вряд ли бы смогла жить в ладу с собой.

Сцепив зубы, я поднялась в квартиру. Видно, мама и впрямь надеялась, что я поживу у них, потому что дома было не прибрано, а в холодильнике – пусто. Вот и славно. Трудотерапия – лучшее средство от хандры.

Я успела пропылесосить и вытереть пыль, когда в дверь позвонили.

– Доставка.

– Я ничего не заказывала.

– Крылова пять, квартира семьдесят четыре?

– Все верно.

– Значит, кто-то сделал заказ для вас. Да вы не переживайте, здесь все оплачено.

На пол передо мной опустились два огромных пакета. Из одного торчал пучок зелени. Из другого – охапка простеньких хризантем, какие обычно продают на кассе супермаркетов. Ассортимент продуктов намекал на то, что человек, сделавший заказ, был прекрасно осведомлен о моих вкусах. Здесь нашлись манго, сырники, язык, запеченный с гречкой… И моя гилти плеже – мармеладные червяки.

Неужели Эльбрус? Это вполне в его духе. Интересно, он считает себя обязанным? Или что им движет? Вина? А может, это такой себе поводок, чтобы я не сбежала, пока он отдает долги другой?

Так ничего и не решив, я обняла колени и тихо заплакала. Прости нас, малыш. Прости, что ты так не вовремя…

Глава 16

Я всегда считал, что нерешительность свойственна лишь слабакам. Мне были чужды сомнения, метания, перестраховки. Я так думал – если мужик что-то решил, то на этом он и должен стоять до победного. Но тут… Тут меня на части рвало, как тряпку.

– Эльбрус Таймуразович…

– М-м-м?

– Честное слово, от того, что вы тут сидите, ничего не изменится.

– Я понимаю, – растер пекущие глаза. – Но переночую все-таки здесь.

– Может, кофе вам сварить? – покачала головой врачиха. – Кто-то из девочек принес пирожки. С капустой! Вы целый день ничего не ели.

– И не хочется. Если только кофе, да… Тут не откажусь.

Ноги в мягких тапочках практически бесшумно ступали по полу, когда Юлия Сергеевна уходила. Наверное, этому уделялось особое внимание. Пациентов хосписа не хотели тревожить, когда они отдыхали. Но в другое время здесь, как ни странно, кипела жизнь – даже устраивались фортепианные концерты и совместные чаепития. Римме бы тут понравилось. Если бы она попала сюда в качестве мецената, то наверняка бы пришла в восторг от того, на каком уровне здесь оказывается паллиативная помощь. В этом я был уверен практически так же, как и в том, что я ни черта не знал о ее чувствах в качестве пациента. Мою жену очень сильно изменила болезнь, да… Возможно, ее переполняла злоба, или агрессия. А может, до предела вымотавшись, Римма пребывала уже на той стадии, когда смерти с нетерпением ждешь.

Хуже только, если предстоящее ее пугало… Вдруг ей было страшно? Вот вдруг! Моей маленькой смелой девочке… и страшно. Не давая ей остаться наедине с этим страхом, я от нее и не отходил. День сидел рядом, два… Римма уже практически не приходила в себя. А когда приходила, то ничего не могла сказать. Просто смотрела затуманенным пустым взглядом перед собой, не проявляя никакого интереса к окружающей обстановке, и я не мог отделаться от чувства, что она парализована ужасом.

– Ваш кофе, я взяла на себя смелость плеснуть туда коньяка.

– Спасибо, – забрал огромную чашку из рук докторицы. Сделал большой глоток. – Ух ты. Больше похоже, что в коньяк плеснули немного кофе.

Юлия Сергеевна заулыбалась:

– Ну, раз вы еще способны шутить, значит, все не так плохо, – она ободряюще сжала пальцы на моем плече.

– Да какие уж тут шутки? Крепко, зараза… Я вам теперь бутылку должен.

– Перестаньте. Этого добра у любого врача – вагон. Не оскудеют мои запасы.

Я уже хотел вернуться в палату, когда из соседней вышла девушка с малышом на руках. Не знаю, сколько тому было. Может, полтора года, может, два. Я залип на его улыбающейся мордашке. Или ее. Так сходу было не разобрать.

У меня мог бы быть такой же.

Но не случилось.

Какая же лютая херня – это утверждение, что отцовские чувства возникают со временем. В нашего с Улькой ребенка я влюбился мгновенно. Точнее, в одну только мысль о нем, ведь никакой уверенности в том, что она забеременела, у нас до последнего не было.

Так вот, возвращаясь к теме сомнений… Я же понимал, что нужен Уле. Осознавал, что это сложное время ей будет гораздо легче пережить рядом со мной. Но я не мог оставить Римму. По факту это был выбор без выбора. Мое сердце рвалось на части, а вина поджирала ошметки, не оставляя шансов когда-нибудь залатать раны. Или хотя бы себя простить.

Никогда… Никогда в жизни я не чувствовал себя настолько беспомощным. Ситуация требовала от меня принятия и смирения, которых я не мог в себе отыскать. Потому что я… Ладно. Хрен с ним. Пожил хорошо, хватит. Но Уля… Ей-то эта боль зачем? Зачем ей переживания? Нервы, слезы. За что? Согласен, это самый глупый вопрос из возможных. Но, тем не менее, его себе задает каждый человек, оказавшийся в патовой ситуации. Я не исключение. Да и Уля наверняка не раз им задавалась. Искала какую-то причину в себе. И чем черт не шутит, возможно, даже, глупая, находила! У меня мозг взрывался от того, что я не мог ее разуверить – настолько это было неправильно. Не находил времени даже просто поговорить. Узнать, как она.

Если бы еще месяц назад мне кто-то сказал, что наступит день, когда я буду разрываться между двумя женщинами, я бы рассмеялся ему в лицо.

Допив кофе, прилег в палате Риммы на диванчик. Зачем-то открыл Улькину страничку и вдруг увидел ее онлайн.

«Почему не спишь?»

Девочка не ответила. Обиделась. Ну, это понятно. На ее месте даже святая бы сдулась.

Проворочавшись, я все же забылся тревожным сном. Проснулся от какой-то непонятной суеты. Римме опять стало плохо.

– Она уходит.

Вот так уверенно. Так просто… Она уходит.

Давя дурацкое желание заорать – она уже ушла, давно ушла, вы что, не поняли, я подошел к кровати. Опустился на колени. Взял прохладную руку Риммы в свою, уткнулся в нее лбом и заплакал так горько, как не плакал, кажется, никогда. Слезы лились из глаз, сопли стекали по усам на бороду. Плечи тряслись так, что кровать подпрыгивала. А из глубин души рвались совершенно нечеловеческие звуки. И никак это было не обуздать. Никак не пережить по-другому. Тут либо захлебнуться чувствами, либо выпустить их. И кажется, мне даже позволили прорыдаться без свидетелей, проявив удивительную тактичность.

– Эльбрус Таймуразович, все. Нам нужно зафиксировать смерть…

Это был полнейший сюрреализм. Выбирать цветы на похороны одной женщине и букеты, чтобы хоть так поддержать другую. Организовывать поминки по жене и завтраки-ужины для той, которая совершенно неожиданно стала моей любовницей, заплатив за эту ошибку самым дорогим. Держать под контролем прессу, отбиваться от нападок и попыток сместить меня с должности, пользуясь моментом, когда мне было совершенно не до работы.