Ева Модиньяни - Миланская роза
Она нежно упрекала сына, взяв его лицо в ладони и пытаясь увидеть в загорелых, мужественных чертах юноши того ребенка, каким он был когда-то. Мать не могла признать, что детство сына ушло навсегда. В книге жизни Алины Дуньяни не хватало нескольких важных страниц, которые уже не восстановить: она не знала Анджело подростком, не видела его в те годы, когда мальчик становится мужчиной.
…Анджело ушел из дому в тринадцать лет. Роза и Ивецио тогда только-только родились, а он, прошагав километры по полевым дорогам, пристал к труппе бродячих акробатов. Потом, с помощью новых друзей, перебрался через границу в Домодоссоле, спрятавшись под товарным вагоном. Оттуда, пережив множество приключений, он добрался до Англии и осел в этой стране.
Когда отец, Иньяцио Дуньяни, узнал о бегстве старшего сына, было уже поздно догонять Анджело и пытаться возвратить его в семью. А сегодня, жарким августовским днем, мальчик вернулся. Теперь ему исполнилось восемнадцать, и он стал мужчиной.
Для близнецов имя Анджело всегда связывалось со слезами и печалью. Раза два в год приходили в «Фавориту» письма с иностранными марками, с непонятными печатями, адресованные госпоже Алине Дуньяни. Анджело писал матери. Она закрывалась в спальне, читала и перечитывала послания сына, пока не истрепывались листки, потом появлялась, и глаза у нее были красны от слез. А Анджело снова надолго замолкал.
Как-то Роза спросила у матери:
— А почему Анджело убежал? И когда же он вернется?
Алина горестно вздохнула и ответила:
— Вот такой он, Анджело. Уехал, не спросив, и вернется, когда пожелает.
Правду о бегстве Анджело близнецы узнали от Пьера Луиджи, второго сына Дуньяни. Оказалось, что Анджело сбежал после страшной истории.
— Видели у папы на правой щеке белую отметину? — как-то спросил у близнецов старший брат.
Конечно, Роза и Ивецио прекрасно знали этот белый шрам — он выделялся белесой дорожкой в темной отцовской щетине. Они привыкли и не обращали внимания на отметину на лице отца. Шрам у него был всегда, как всегда было на лбу у матери небольшое родимое пятнышко, а у Ивецио на ноге — крупная багровая родинка.
Старший брат взял с малышей клятву, что они ничего никому не расскажут, и открыл им страшную тайну:
— Это Анджело его так…
— Анджело? — Роза недоверчиво раскрыла глаза.
— Ну да… хлыстом, — уточнил Пьер Луиджи.
«Хлыстом», — подумала Роза, и ей припомнился свист кнута, которым мастерски владел отец. Погоняя лошадей, он громко щелкал кнутом над крупом коней, не задевая, однако, животных. А Пьер Луиджи продолжал рассказ:
— Анджело тогда исполнилось тринадцать…
— Значит, он был уже большой, больше тебя, — заметила Роза.
Ей самой в тот день, когда старший брат рассказывал эту историю, исполнилось только пять. Девочка слушала рассказ Пьера Луиджи словно страшную сказку.
— Да, он был старше меня, а вы оба только-только родились, — подтвердил Пьер Луиджи.
Розе не терпелось все узнать.
— А что же Анджело сделал? — недоверчиво спросила она.
Старший брат склонился к малышам и сообщил таинственным тоном:
— Однажды Анджело что-то натворил, такое с ним часто бывало.
— А что он натворил? — прервала рассказчика девочка.
— Если будешь мне мешать, ничего не скажу, — пригрозил Пьер Луиджи.
— Молчу, молчу, — успокоила его Роза, прикрыв рот ладошкой.
— Ну ладно, так вот, однажды Анджело что-то натворил, и отец схватился за ремень.
— А зачем ремень? — удивился Ивецио.
— Чтобы наказать Анджело.
— А нас он так никогда не наказывает, — снова вмешалась Роза.
— А тогда наказывал, — отрезал Пьер Луиджи. — Папа, значит, взял ремень, а Анджело, раньше он отцу никогда не перечил, вдруг говорит: «Папа, не делайте этого». И таким голосом сказал, что мурашки по коже побежали. А глаза у Анджело стали прямо неподвижные. «Я уже не ребенок», — добавил Анджело. А папа ему: «Шалопай ты, таких драть надо». Отец замахнулся, но Анджело мигом схватил хлыст, что валялся в хлеву в углу, и как хватит прямо по лицу!
— Ударил? Прямо так, как бьют лошадей? — с ужасом спросил Ивецио и инстинктивно закрыл лицо ручонками.
— Так и ударил… — подтвердил старший брат.
— А ты откуда все знаешь? — спросила Роза.
Она все еще не хотела поверить рассказу Пьера Луиджи.
— Я же их видел! Спрятался за тюком сена и все видел… Отец стал прямо каменный, только кровь по щеке бежит. А сам молчит. Коровы, что там стояли, и те жевать перестали, на них уставились. Анджело хлыст швырнул и выбежал вон. А отец опустился на скамеечку, на которой коров доят, и провел рукой по щеке. Вся рука в крови была… я сам видел.
— А что потом? — разволновалась Роза.
— А потом у него слезы по щекам побежали.
Девочка не могла вообразить, чтобы отец, такой большой, такой сильный, рыдал, как ребенок. Конечно, Анджело, ее родной брат, которого она совершенно не знала, сотворил ужасную вещь!
— А что дальше было? — не унималась Роза.
— Анджело больше не вернулся. Его потом видели с бродячими акробатами. Знаешь, бродячий цирк…Теперь он иногда пишет из далекой страны. Может, в «Фавориту» Анджело не вернется никогда. А отец с тех пор не хватается за ремень.
Розе эта история показалась невероятной, и она долго не могла опомниться. Образ незнакомого брата, осмелившегося поднять руку на отца, постоянно грезился ей. А теперь Анджело стоял перед ней, красивый, хорошо одетый, с манерами настоящего синьора.
Анджело вгляделся в полумрак кухни.
— А где же Пьер Луиджи? — спросил он, осторожно освобождаясь из материнских объятий.
— Ушел с отцом в деревню, — ответила Алина. — Сегодня праздник Мадонны. А ты через деревню не проходил?
— Нет, я шел пешком из Милана, через поля, по короткой дороге.
— Заходи в дом, — пригласила сына мать.
Они прошли в кухню к погашенному очагу. Здесь царила приятная прохлада, пахло хлебом, парным молоком и прогоревшими дровами.
— И вы заходите, — сказала мать близнецам, которые не осмеливались без приглашения перешагнуть порог.
Роза заметила, что мать утратила обычную сдержанность и выглядит веселой и счастливой. Алине так хотелось, чтобы сын, отшагавший километры по пыльной жаркой дороге, возвращаясь в родной дом, отдохнул здесь на славу. Анджело зачерпнул ковшиком холодной воды из сверкавшего медью ведра, стоявшего под посудной полкой, и жадно, с позабытым уже наслаждением, выпил.
— Хороша наша водичка, — сказал он, устраиваясь поудобней на лавке. — Пахнет родником и речкой.
