Ева Модиньяни - Миланская роза
Риккардо, оживленно беседуя с родственниками, потерял из виду Глорию. Вскоре придется спуститься в капеллу, к полуночной мессе, а ему так хотелось увидеть ее. Риккардо терзала тревога: уж очень бледной и измученной показалась ему Глория. Профессор Батталья уверял, что Глория быстро поправляется, но ее болезненный вид как-то не вязался с оптимизмом врачей.
Воспользовавшись минутой, Риккардо вышел из гостиной. Он знал: в доме на улице Джезу есть лишь одно место, где может укрыться Глория, — кабинет Розы. Она еще девочкой пряталась там, когда ей было грустно.
Риккардо осторожно повернул ручку, дверь бесшумно открылась, и он вошел в комнату, освещенную лишь мерцающим пламенем камина. Он осторожно прикрыл за собой дверь и застыл неподвижно.
— Зачем ты пришел? — спросила Глория.
Она стояла у окна, заложив руки за спину.
— Нам надо поговорить, — мягко произнес Риккардо, подойдя к ней.
— Мы уже все сказали друг другу, — ответила Глория, имея в виду встречу в клинике.
— Будет жаль, если мы не найдем нужных слов, — возразил Риккардо, осторожно положив руку ей на плечо.
— Пожалуй, нужных слов нам не найти, — раздраженно проговорила Глория.
Она повернулась к нему, и он заметил слезы в ее глазах.
— Ты страдаешь, — прошептал Риккардо, легко коснувшись рукой ее щеки, — это несправедливо.
Глория уклонилась от его ласки и снова повернулась к окну.
— Ты умеешь убеждать, — с горечью произнесла она.
— Тебе очень плохо? — спросил Риккардо.
Он осторожно коснулся ладонью ее затылка и попытался привлечь Глорию к себе. У нее вырвался легкий стон.
— Что с тобой? — встревожился Риккардо.
— У меня, кажется, ребро сломано, — прошептала Глория.
— Что? Что ты сказала?
Риккардо зажег лампу, стоявшую на столике у окна.
— Ребро, ребро, наверное, сломано, — с гримасой боли повторила она.
— Я сразу понял, с тобой что-то случилось!
Риккардо даже растерялся, так ошеломили его слова Глории. Черт бы ее побрал! Вот уж характер! Никогда ничего никому не скажет, забьется подальше и зализывает свои раны в одиночестве, словно раненый зверь. Она и девчонкой была такой…
— Это Консалво! — догадался Риккардо, и в глазах его блеснула ненависть.
— Я сама довела его до этого, — призналась Глория. — Поверь, у него были причины так поступить со мной.
— Дай я посмотрю!
Риккардо начал расстегивать перламутровые пуговки ее блузки. Характер у Риккардо был железный, но сейчас у него дрожали руки от волнения и бессильного гнева. Шелковая блузка распахнулась, обнажив нежное тело, и под левой грудью Риккардо увидел багровый кровоподтек.
— Любимая, тебе надо срочно к врачу, — сказал он.
— Давай не будем портить праздник бабушке, — умоляюще произнесла Глория.
— Бедная моя девочка! — прошептал Риккардо, осторожно коснувшись ушиба. — Что он с тобой сделал!
Глория дотронулась пальцами до его лица и чуть слышно произнесла:
— Ничего, скоро и следа не останется…
Губы их встретились. Это был их первый поцелуй. Наслаждение заставило Глорию забыть о боли. Она обняла Риккардо, а его пальцы легкими прикосновениями ласкали ее шею и спину. Но это сладостное и мучительное ощущение продлилось лишь несколько минут. Неожиданно Риккардо оттолкнул Глорию, словно отгоняя прочь грешные мысли.
— Нет, мы не можем, — произнес он, взглянув ей в глаза.
Глории показалось, что во взгляде его мелькнуло подобие ненависти. У нее словно что-то оборвалось внутри.
— Ты делаешь мне больно, — проговорила она.
Он действительно причинил ей боль. Она почувствовала себя униженной и провела рукой по губам, словно пыталась стереть след недавнего поцелуя.
— Господи, Глория! — взмолился Риккардо. — Неужели ты не понимаешь?!
— Нет, не понимаю, — запальчиво возразила она. — И никогда не понимала…
— Любовь моя, я же должен питать к тебе лишь отцовские чувства.
— Отцовские? Но ты же хочешь меня как женщину? — безжалостно спросила Глория.
— Может, и так… Но это ничего не меняет. Я женат, мои дети — почти твои ровесники.
Ему вдруг стало стыдно за эти жалкие оправдания.
— А что тебе мешает развестись? — холодно произнесла Глория, застегивая блузку.
— Не могу! — простонал он. — Ты — лучшее, что есть в моей жизни. Я не могу, не хочу запачкать тебя…
Он подошел к ней и ласково поцеловал в лоб.
— Надоело мне твое лицемерие, — возмутилась она. — А потом, ты и так уже запачкал меня, подтолкнув к браку с Консалво.
При имени ненавистного ему мужа Глории у Риккардо кровь закипела в жилах.
— Я убью его, — выкрикнул он, сжав кулаки.
— Надеюсь, угроза останется на словах, — произнес спокойный голос матери за спиной у Риккардо.
Они даже не заметили, когда в кабинете появилась Роза.
— Да он же ей ребро сломал, — ничего не объясняя, словно Роза слышала весь разговор, сказал Риккардо.
— Только-то? Мог бы натворить чего похуже… Уж ты-то должен это знать, — сурово произнесла Роза.
Она знала — Риккардо человек расчетливый и разумный, но мужчина, охваченный ревностью, не остановится перед преступлением. Она знала, потому что некогда пережила подобное. Кровавая каинова печать уже отметила когда-то семью Дуньяни. Теперь Роза не могла позволить, чтобы подобный страшный груз лег на всех Летициа. То, что случилось однажды, повториться не должно. Роза нажала на кнопку в ручке кресла и подъехала поближе к сыну.
— Когда успокоишься, уладишь дело с Консалво. Он должен исчезнуть из нашей семьи, но приказываю, вреда ему не причинять, — распорядилась Роза. — А теперь нам пора к мессе…
Из капеллы донеслись торжественные звуки органа, и Роза не торопясь направилась на рождественскую мессу.
НАУТИЛУС
1906–1912
Глава 1
В золотом свете летнего послеполуденного солнца Роза увидела незнакомца. Он шел по дороге, обсаженной белыми акациями и липами. Силуэт его словно колебался в жарком августовском воздухе, наполненном стрекотанием цикад, жужжанием мух и ароматом полей. Раскаленная почва дышала теплом, а он уверенно шагал по дороге, и фигура его, приближаясь, обретала реальность и четкость.
Роза сидела на корточках, прижавшись к Ивецио, и долго молча разглядывала незнакомца. Когда наконец девочка убедилась, что перед ними действительно не мираж, а человек, она толкнула брата-близнеца локтем.
— Смотри, чужой идет…
Ивецио поднял наголо обритую, как у буддийского монаха, голову, оторвавшись от созерцания оловянных солдатиков, выстроенных в ряд.
