Ева Модиньяни - Миланская роза
Она ничего не чувствовала, касаясь губами холодных святынь, разве что леденящий страх перед карой небесной. А щека Анджело была теплой, живой и пахла марсельским мылом и солнцем.
Анджело приподнял сестренку сильными руками и посадил ее к себе на колени.
— Поможешь мне достать остальные подарки? — спросил он.
— Нет, мне хочется пойти к Клементе, — ответила девочка и умоляюще посмотрела на брата.
— Ну раз это так важно, беги к Клементе, — согласился он.
Роза соскользнула с колен Анджело, а Алина облегченно вздохнула: ей не очень-то понравились те знаки нежности, которыми обменялись Анджело и девочка. Она подумала, что в далекой стране ее сын приобрел чужестранные привычки и забыл о приличиях.
Клементе ждал их, сидя на земле рядом с хлевом. Он терзал перочинным ножом, своим единственным сокровищем, тополиную веточку. У ног его свернулась Лилин, черно-белая дворняжка, неразлучный спутник и товарищ в играх. Из хлева доносилось протяжное мычание коровы.
— Я вас уже сто лет жду! — недовольно проворчал Клементе.
Это был худой, крепкий мальчишка, смуглый от солнца и грязи, с кроткими, спокойными глазами.
— Анджело вернулся! — объяснил возбужденный Ивецио. — Анджело, наш брат, ты его не знаешь. Он в Англии жил!
Про Англию Клементе никогда не слышал, он припомнил знакомые названия: Крешенцаго, Колоньо, Вимодроне, Монца, Лоди, Бергамо, нет, такого названия он не знал.
— Смотри, что он мне привез из Англии, — похвасталась Роза.
Ей нравилось произносить само слово «Англия», и она с детской непосредственностью продемонстрировала свое сокровище. Клементе, увидев украшение, даже глаза вытаращил.
— Оно что, твое? — спросил он, хотя знал, что у хозяйских детей бывают вещи, недоступные простым смертным.
— Мое, мое собственное, — гордо подтвердила Роза.
— Вот оно как! — проговорил Клементе, повторяя любимое восклицание своего отца.
Отец мальчика был самым высокооплачиваемым работником в поместье. Этому уроженцу Бергамо ферма во многом была обязана своим процветанием, поскольку он великолепно разбирался в молочном производстве и выращивании крупного рогатого скота. В семье его было пятеро детей. Клементе, лишь на год моложе близнецов, всегда оставался их любимым товарищем в играх. Розу он любил без памяти.
Клементе отличался живым умом и наблюдательностью. Ничто из того, что происходило в «Фаворите», не ускользало от его взора. Он заметил появление чужестранца, а теперь был уверен: о возвращении Анджело Дуньяни, старшего сына хозяина, из дальней страны под названием Англия в деревне еще будут вспоминать долгими вечерами.
— Оно серебряное! — сказала Роза и, уперев руки в боки, кокетливо прошлась перед Клементе.
— Покажи, — попросил мальчик, потянувшись к ожерелью.
Роза отскочила назад и инстинктивно прикрыла украшение руками, защищая свое сокровище.
— Ты с ума сошел! — воскликнула она. — У тебя руки грязные, перепачкаешь.
— Оставь ты ее! — сказал Ивецио.
Ему не терпелось показать другу свой подарок.
— Лучше посмотри, что у меня есть. — И он распахнул перед изумленным Клементе деревянную коробку, демонстрируя карандаши.
— Какие красивые! — поразился Клементе, наслаждаясь необычным зрелищем.
— А это не просто карандаши, — с видом знатока объяснил Ивецио. — Если намочить кончик, они рисуют как краски, и можно делать картины вроде тех, что вешают на стену.
Маленький крестьянин, одетый победней и вымытый похуже, чем хозяйские дети, потерял дар речи, увидев перед собой великолепную радугу красок. Так же потряс Клементе дирижабль, пролетевший однажды над «Фаворитой». Разноцветные карандаши и дирижабль — две диковины, недоступные ему. От одного вида этих чудес Клементе испытывал неизъяснимое наслаждение.
Дворняжка Лилин прыгала вокруг, высунув на жаре язык и громко дыша. А Клементе любовался подарками без всякой зависти; он искренне радовался счастью маленьких хозяев, почтивших его своей дружбой. Особенно радовался он счастью Розы.
— Оно тебе так идет! — сказал мальчик, держась на почтительном удалении и от девочки, и от ожерелья. — Точно для тебя и делалось…
И в эту минуту Клементе захотелось навсегда остаться рядом с Розой, расти с ней вместе, чтобы ловить в ее глазах отблеск мимолетного счастья.
Глава 2
— Да, красивое ожерелье, красивое… — произнесла Алина, держа украшение большим и указательным пальцем правой руки и взвешивая его ладонью левой.
Окна на верхнем этаже хозяйского дома были открыты, и в комнату проникали золотой свет заката и зеленоватые отблески наступавших сумерек.
— Да, мама, — ответила Роза.
Она настороженно смотрела на мать снизу вверх и теребила пальцами шелковую ленточку в косе. Зачем мама велела снять ожерелье и отдать ей?
— Очень красивое, — повторила женщина.
Холодная улыбка появилась на ярких губах Алины.
— Но оно тебе не подходит! — закончила мать.
Розу словно холодной водой обдали.
— Но Анджело его привез мне! — выкрикнула девочка, забыв и об уважении к матери, и о хороших манерах.
— Конечно, Анджело его привез тебе, — продолжала мать, — но ты его носить не можешь. Понятно?
Алина говорила холодным уверенным тоном.
У девочки даже дыхание перехватило, сердечко ее едва не вырвалось из груди.
— Почему? — чуть слышным голосом спросила Роза и затрясла головой.
Алина повертела в длинных изящных пальцах серебряный бутончик.
— Ты еще ребенок, — произнесла мать, унижая девочку, почувствовавшую себя женщиной, — а приличные дети не носят ожерелий и браслетов… Если бы ты была девушкой… девушка, может, и надела бы такое украшение… А в твоем возрасте не следует и мечтать о подобных глупостях.
Матери хотелось, чтобы дочь почувствовала свою вину. Она подержала ожерелье на ладони, а потом сжала его в кулак, чтобы невинный взгляд ребенка и коснуться не мог этого искушения.
Роза с силой дернула себя за темную густую косу, стараясь причинить боль, но ничего не почувствовала. От слов матери она оцепенела.
— Ожерелье — мое! — решительно заявила девочка.
— Да, конечно, — успокоила ее Алина, — но, пока ты не выросла, надо быть скромной, иначе вырастешь дурной женщиной, и Христос огорчится. Ты же не хочешь этого?
Роза, конечно, не хотела делать больно Христу, но почему Христос всемогущий позволял обижать Розу? Почему он, такой добрый, ничего не делал, чтобы помешать свершиться ужасной несправедливости? Она огляделась вокруг — как бы устроить все так, чтобы и Христа не обижать, и сокровище свое сохранить?
