Глянцевая женщина - Павленко Людмила Георгиевна
Незнакомец обиделся.
— Вам не понравилась моя фамилия? Конечно, где уж нам… У вас небось что-нибудь этакое… Звучное… Гриневская, к примеру. Или Гринева.
Елена Ивановна все поняла: бывший поклонник ее таланта, театрал. Пять лет, как она оставила подмостки, а ее до сих пор узнают. Она вздохнула.
— Что вы? — удивился ее собеседник. — Вам неприятно, что вас помнят? И вообще почему вы оставили сцену? Я преклонялся перед вашей леди Гамильтон. В особенности эта последняя сцена, когда вам сообщают, что лорд Нельсон, умирая, завещал вас Англии. Вы были в длинном белом платье с широким, очень длинным красным шарфом и стояли на авансцене, оформленной в виде корабельного носа. И так стремительно делали движение вперед, на зрителя, что я всегда боялся, как бы вы не сорвались вниз. Но всякий раз вы замирали точненько на краю, хотя и не глядели под ноги. Вы смотрели куда-то вперед, выше наших голов, как будто видели его там… И тихо-тихо так произносили: «Он завещал меня Англии?! Бедный маленький Нельсон…» А по щеке у вас ползла слеза… Всегда — только одна.
— Да, это было важно, — подтвердила Елена Ивановна, — чтобы слеза была только одна.
— Вы хотите сказать… Вы… как-то регулировали этот процесс?
— А как же?! — в удивлении вскинула бровь пожилая актриса. — Я ведь не сумасшедшая. Я же актриса, а не леди Гамильтон. Я лишь входила в ее образ. И важно было соблюсти все рамки. Да. Все должно быть под контролем. В том числе и эмоции. Даже в первую очередь. Наше дело — воздействовать и этим способствовать очищению души смотрящего спектакль. Для актера неконтролируемые эмоции — это грязь. Да, это грязная, небрежная работа. Необходимо научиться брать управление собой на себя. И хороша бы я была, если б позволила разводить сопли на сахарине там, где этого вовсе не требуется.
— Но как же это получалось… чтобы одна слеза? Только одна?!
— По моему желанию, — с важностью отвечала актриса и более не пожелала говорить на эту тему.
— Ну хорошо… — почесал затылок собеседник, — о чем же будем говорить?
— О вас.
— Это неинтересно. Я инженер-электронщик. В прошлом году вышел на пенсию. Холост. Родственников не имею. Живу один. Занимаюсь изобретательством.
— И что же вы изобрели?
— Много всего. И я еще в процессе. Это безумно интересно. Я непременно разгадаю тайну вечного двигателя.
— Вот это хорошо.
— Вы одобряете?
— Еще бы нет! Конечно! Разумеется! Я сразу поняла, что вы то, что мне надо.
— Вот как?..
— Ну да. Я тоже, видите ли, заимела хобби. Хочу приняться за написание детективных произведений. Но прежде нужно попытаться проявить себя в деле. Вы меня понимаете?
— А как же! И с радостью вам помогу.
— Это именно то, что мне нужно. Я кое-где уже успела побывать, но не все удалось мне там выяснить. И непременно нужен надежный напарник.
— Я не только напарником — я и сообщником готов стать.
— Надеюсь, этого не потребуется. Мы будем действовать в рамках закона. Насколько это будет в наших силах…
— Итак, преступник — педофил. И мы с вами должны доказать это.
— Не совсем так. Преступление в отношении несовершеннолетней имело место много лет назад. Нашей «Лолите» было тогда четырнадцать, и она сама влезла в постель к нему. Он был женат на ее старшей сестре, девчонка жила с ними, ну и… Словом, она благополучно родила, а ее сестра с мужем-педофилом удочерили новорожденную…
— Ну и дела!.. — перевел дух пораженный Павел Прокофьевич.
— Это еще не все. Пятого мая, то есть буквально пять дней тому назад, жену этого человека нашли убитой в их собственной квартире. Орудие убийства — молоток — валялось рядом. Я вошла туда сразу после отъезда милиции и следователя прокуратуры. И под вешалкой обнаружила носовой платок, не принадлежавший хозяйке.
— Как вы узнали это? — вскинул брови Чудин.
— Да очень просто. Я видела, что у Алины — так звали убитую — были платки простые, из дешевой ткани. А этот — кружевной, белейший, из тончайшего батиста. Платок истинной леди. Кроме того, от него пахло дорогими духами. Притом надушен он был так, что и в прихожей стоял запах этих духов.
— То есть поскольку запах духов свежий, стало быть, платок обронили в день убийства?
— Именно. И духи эти — композиция, смесь «Черной магии», «Пуазона» и «Опиума». У Алины таких отродясь не водилось. Она любила сладкие духи.
— А отпечатки пальцев на орудии убийства…
— Стерты.
— Так… Что же получается? Убийца — женщина?
— Не знаю.
— А мужу это было выгодно?
— Еще как выгодно! Жена с ним собиралась разводиться. Он, правда, это отрицает, но все шло именно к тому. И в этом случае дочь оставалась с женой — ведь суд обычно оставляет ребенка с матерью. Квартира тоже под вопросом — в лучшем случае ему бы при размене досталась комната в коммуналке… Но это даже и не главное. Все дело в дочери. Ведь девочка не знает, что ее мать на самом деле — мачеха. То есть знает, но…
— Так знает или нет?
— Вы понимаете, Алина вела дневник. И Юля — девочка эта — нашла его и прочитала. Но мне, однако, удалось убедить ребенка в том, что ее мама просто пыталась написать детективный роман…
— Вам в самом деле удалось убедить в этом девочку?
— Не знаю. Юля очень умная… Не по годам.
— Да они все сейчас такие. Сколько ей?
— Десять.
— Хо! Десять! По нынешним временам, считай, что взрослый человек. Это мы в десять лет были наивными детьми.
— Вот это меня и пугает. Такая травма для ребенка!
— Она что… видела мать убитой?
— Слава Богу, нет. Была в школе. Отец отвел ее туда и пошел за покупками…
— Нет, вероятно, он сначала тюкнул супругу молотком, а потом уж пошел за покупками.
— Может, и так.
— Наверняка.
— Нет, я предпочитаю все-таки разрабатывать несколько версий на первом этапе.
— А следователь позволяет вам?..
— Нет, конечно. Однако поначалу мне удалось втереться к нему в доверие. Я помогла ему: нашла платок, обнаружила запах духов в прихожей, а также побеседовала с девочкой и вызвала ее на откровенность. Все это удалось мне благодаря тому, что я лицо неофициальное. И он отлично это понимает. Но в то же время моя деятельность хотя и не мешает следствию, но все же… Словом, он перестал со мной общаться. Но мне не хочется бросать… Это так интересно… И… Я могу ведь быть полезной. И потому… Я предлагаю нам с вами вместе так… потихоньку… ну… как будто бы мы частные сыщики, но без лицензии. Вы понимаете меня?
— Конечно. И согласен. Но прежде вы должны, уж извините, выложить всю информацию, которую вам удалось раздобыть. Итак, стало быть, при разводе девочка осталась бы с мачехой в квартире, а господин «как-его-там» — при своих интересах. То есть ни с чем.
— Именно так. Шиманский Евгений Леонидович остался бы без жены, без дочери и без квартиры.
— И для него всего обиднее было бы то, что он, родной отец, как говорится, побоку, а его дочь остается с мачехой, сама того не зная… Или зная.
— Или зная.
— А что родная мать?
— Не замужем. Ей сейчас лет двадцать пять. Приходила скандалить. И была при этом в легком подпитии.
— Ага. Вот даже как… А она не могла убить? Ведь у нее-то был мотив?
— Не знаю… Девушка импульсивная, но слабохарактерная. Обижена скорее не на сестру, а на своего совратителя. Хотя, вы знаете, был такой любопытный момент… Юля вдруг заболела. Потом уже выяснилось: ей в школе сказали, что мать убита. Она ушла с уроков, придя домой, спросила у отца, где мать, он ей что-то наврал, однако же неубедительно, а когда появилась в квартире Валентина — это было при мне, — девочка обвинила ее в убийстве своей мачехи!
— Родную мать?
— Родную мать. Это случилось на второй день после убийства. Я зашла к ним, чтобы помочь: Шиманскому надо было по делам идти в связи с похоронами, а тут неожиданно дочь почувствовала себя плохо и, как я уже говорила, пришла домой раньше времени. Я уложила Юлю спать, а сама быстренько провела обыск…