Глянцевая женщина - Павленко Людмила Георгиевна

«Моя профессия — не гвозди забивать. Наличием или отсутствием на даче подобных предметов никогда не интересовалась…»

Да-а… Не простая дамочка, с секретом. Если она — убийца, то «расколоть» ее будет непросто. А без ее признаний доказать вину не представляется возможным.

«Не будем торопиться с выводами, — подумал он, — но дать задание операм последить за дачкой надо будет».

Елене Ивановне удалось невозможное — она была приглашена на чай к Зинаиде Николаевне, соседке Шиманских. Зинаида Николаевна Чуева жила напротив них, в тридцать восьмой квартире. Ей было под восемьдесят, жила она одна, но ее навещала племянница, помогавшая ей по хозяйству. Сама Зинаида Николаевна почти не выходила из дому, разве только в погожий денек посидеть на скамейке, но и то неохотно, все больше на балконе дышала воздухом.

— Такая жизнь пошла противная, — говорила она, — что и видеть ничего не хочу. Все не наше какое-то. На магазинах буквы иностранные. Еды полно, а купить не на что. Молодежь матерится, девки курят. Целуются прилюдно — все бесстыжие. И пиво из бутылок пьют. Срамота одна.

К утру седьмого мая Зинаида Николаевна уже немного успокоилась после страшных Событий, и когда Елена Ивановна позвонила ей, то она неожиданно обрадованным голосом попросила ее:

— Вы бы зашли чайку попить. Оля сегодня не придет, а мне так скучно.

Елена Ивановна сгребла в целлофановый пакет все, что нашла в холодильнике, и поспешила в соседний подъезд. За чаем Зинаида Николаевна болтала без умолку.

— Говорю Оле — переезжай, говорю, ко мне. Нет, ни в какую. Тут центр города, все магазины рядом. А уж медсестрой во вторую поликлинику устроиться — раз плюнуть. Ведь персонала везде не хватает. Нет, не хочу, говорит, я, мол, в своей больнице уже привыкла. Она работает в шестой. Конечно, рядом с ее домом, через дорогу. Но и вторая отсюда — всего две остановки. Зато квартиру-то свою сдавала бы, пока я не помру, была бы денежка. А как помру, то уж где хочет пусть живет — хоть у себя, хоть здесь…

Елене Ивановне большого труда стоило перевести разговор на интересующую ее тему. Чуева потому и болтала много, что старалась избежать неприятных вопросов. Однако свою роль сыграл рижский бальзам, который Елена Ивановна предусмотрительно захватила с собой. Несколько капель в чай старушке — и та в конце концов запела соловьем.

— Леночка, душечка, пойми меня, — прикладывала она платочек к сухим глазам, — вот ты мне говоришь: открой, мол, следователю дверь да побеседуй с ним. А вдруг убийца-то узнает? Я за газетой вниз пойду, а он и меня по голове тюк молотком — и все дела. Ведь с виду вроде хлипкий — мальчонка-то тот, а погляди, что натворил.

Гринева затаилась, боясь пошевелиться, чтоб не вспугнуть рассказчицу. Но та уже опомнилась и прикусила язычок. Елена Ивановна сделала вид, что информация совсем не интересна ей. Лучший способ узнать что-либо — не выпытывать и не настаивать, а сделать так, чтоб человеку самому захотелось обо всем рассказать. Елена Ивановна добавила в чашку хозяйки чаю и плеснула туда хорошую порцию бальзама.

— Мне нравилась эта семья, — заговорила она, грустно покачивая головой, — ничто не предвещало такой трагедии…

— Ничто не предвещало?! — воскликнула Зинаида Николаевна. — Да ведь они ругались, что ни день. А ежели в семье нет лада — быть беде.

— В самом деле? А я-то думала, что они живут дружно…

— Ну да уж, дружно… Как бы не так. Уж я-то знаю. Нет, — спохватилась Чуева, — я не подглядывала, не подумайте.

— Конечно, — успокоила ее актриса, — тут и подглядывать не надо: все на виду и без того. Соседи же.

— Вот-вот, — обрадованно подхватила Чуева, — все на виду, правда твоя, Еленочка. Ой, — вдруг хихикнула она, — я тебя то на ты, то на вы, уж извините. Вы ж намного моложе меня.

— Да ерунда, — отмахнулась Гринева, — какая разница. Как вам удобно, так и называйте.

— Ну все ж таки. Вы же артистка, а я прядильщицей всю жизнь на комбинате. Как говорится, разница большая. Когда ты переехала сюда, — доверительно заговорила она, — уж тут тебя так обсуждали! Во дворе-то…

— Да я знаю.

— Все удивлялись, что мужики к тебе не ходят табуном. У нас же, у простых людей, понятия какие? Артистка — значит… Ну… Эта самая… Ну, сама понимаешь.

— Да все это не важно, — улыбнулась Елена Ивановна, — тем более что я уже старуха.

— Да ну, — горячо возразила собеседница, — ты еще ого-го! Тебе еще и замуж можно запросто.

— Замуж — это ведь тоже риск большой, — свернула на нужную тему самозваная сыщица, — вот Алина, пожалуйста, жила себе за мужем как за каменной стеной, а что вышло? Я вот все думаю: не муж ли ее стукнул тем молотком?

— Да что ты, — замахала руками Зинаида Николаевна, — не Женька, нет, Женька тихоня. Это парнишка тот, я говорю тебе. Он же последний заходил в тридцать девятую. Женьки и дома уже не было. Я за газетой собралась как раз, ну вот и глянула в глазок — нет ли кого там, на площадке. А он звонит в тридцать девятую. Алина дверь приоткрыла и говорит: «Чего тебе?» А парнишка-то ей отвечает: «Поговорить хочу». Ну она и впустила. Не ведала, бедняга, что это смерть ее пришла.

Зинаида Николаевна всхлипнула: сказывалось благотворное действие бальзама. «Лучше всякого детектора лжи», — подумала Гринева.

— А он какой был из себя, этот парнишка?

— Ну-у… Я лица-то не видела, он же спиной стоял. Щупленький. В курточке. Кепка на голове. В руках — пакет целлофановый. Большой такой. И все. Куртка синяя вроде. Короткая. Куртка, брюки — эти вот джинсы ихние, молодежные — да кепка. А больше я ничего и не приметила. Потому следователю я и не стала даже дверь открывать. Что я скажу? Лица-то я не видела.

— А вы к Евгению Леонидовичу как относитесь?

— К Женьке-то? Хорошо. Представительный мужчина. И слова зря не скажет, не балаболка какая-нибудь. Самостоятельный. И вежливый. Всегда поклонится: «Здравствуйте, Зинаида Николаевна». Я еще и завидовала этой Алине. Вот ведь достался же мужик. А она его прямо ни в грош не ставила. Вечно сквозь зубы с ним. Глянет — рублем подарит. С такой ненавистью… А он все терпит. Вот уж порядочный мужчина!

— А любовниц у него не было, случайно?

— Ни-ни! Об этом даже думать позабудь! Говорю ж — человек самостоятельный. Ученый. Как начнет говорить — заслушаешься прямо. И голос у него такой, и все манеры… Алинка — что? Простая, хоть и в Москве училась, а не пристало к ней. Как была дочка прачки, так ею и осталась. А он… Ну прямо граф какой-нибудь из прежних… Видать, кто-то в роду был… Непростой человек.

— Ну вот. А следствие считает, что это сам Шиманский убил жену, — испытующе глядя в лицо собеседнице, произнесла актриса.

— Вот те на! — испуганно воскликнула Чуева. — Как же так? Это что же такое? Ведь он ни сном ни духом!.. Его и дома даже не было! Я же потом-то вышла за газетой. Смотрю — дверь приоткрыта. Заглянула: Алина лежит вниз лицом, вся голова в крови, и молоток рядом валяется. Я сразу же в милицию звонить и вам. Прошло-то всего ничего с того времени, когда парнишка позвонил в квартиру. Я только в кухню сходила — чайник забыла выключить, он засвистел как раз. Выключила, потом тапочки переобула, взяла ключи и вышла из квартиры. Я даже слышала, как дверь в подъезде хлопнула! Наверняка это парнишка убегал! А вы говорите — Женька! Не мог он! Не было его!

— Ну все равно его посадят. Да нет, пожалуй, не посадят, а расстреляют, — со вздохом проговорила Гринева.

— Да как же это может быть? Невинного?!

— Так все улики против него. Никто парнишку этого не видел. Кроме вас… Но вы же следователя на порог не пускаете. А я тоже не имею права без вашего согласия рассказать ему…

— Все расскажи, Еленочка, все расскажи! И я с ним тоже… Как на духу… Пускай приходит.

— А если вызовут в прокуратуру?

— А ты пойдешь со мной?

— А как же!

— Ну так в чем дело? И я пойду. А надо — и на суде все расскажу! Такое дело… Расстрелять невинного… Такого человека! Не допущу!..