В твоих глазах (ЛП) - Джусти Амабиле

— Послушай, я не знаю, зачем ты здесь. Если хочешь, чтобы я поблагодарила тебя, хорошо, спасибо тебе большое, — сказала Франческа, — но перестань крутиться вокруг меня.

— Пока не доказано обратное, это ты крутишься вокруг меня, — ответил он с улыбкой. — Ты записалась на мой курс и пришла в мой бар. Я же не приглашал тебя.

— А я не приглашала тебя в чайную комнату, где работаю. И сюда.

— Тогда предположим, что совпадений поровну, — возразил Байрон, хотя на самом деле никаких совпадений не было. — Лучше скажи, ты видела дом? — Он указал на закрытые ворота в пятидесяти метрах от скамьи.

— Нет, — пробормотала она.

— Никогда?

— Нужно бронировать, а я всегда забываю, — бесцветным тоном призналась Франческа, незаметно пожав плечами. Один из наушников болтался рядом с её ухом, и из динамика доносилась музыка на дикой громкости; она почти напоминала крики крошечной группы пленников. Байрон сразу узнал Don't Cry группы Guns N' Roses. По какой-то причине, столь же непостижимой, как и многие другие в последние дни, выбор этой песни вызвал у него желание сделать что-то для Франчески.

— Ты хочешь посетить сейчас? Тур закончился, но я знаю кое-кого, кто может помочь.

— Дерзай. Я останусь здесь.

— Это не значит, что если согласишься, то я прошу тебя о чём-то взамен. Ты не можешь жить в Амхерсте и не посетить музей.

«Как Изабель, которая за четыре года ни разу не ступала туда».

— Я приду в другой раз, одна.

Тогда Байрон сделал то, о чём вполне мог бы пожалеть: он взял Франческу за руку. Контакт, лишённый злого умысла, защитный жест отца, что берёт ребёнка за руку, чтобы проводить до места, который тем не менее, заставил Байрона затаить дыхание. На мгновение он ощутил безумную уверенность в том, что превратился в мальчишку, кто чувствует, как все бабочки Амазонки порхают у него между рёбер. Он почти бегом повёл Франческу навстречу невысокому усатому человечку, так похожему на Супер Марио, что можно было ожидать, как тот вытащит из кармана разводной ключ и красную кепку. Однако человечек держал в руках большой ключ и собирался закрыть ворота.

— Эй, Йонас, не мог бы ты оказать услугу моей подруге? Она хотела бы посетить музей, но целыми днями работает, и у неё есть время только в этот час. Она любит нашу Эмили, — сказал он маленькому человечку, помахивая книгой, которую схватил с земли за мгновение до этого забега. Между тем Франческа отреагировала очень странно. Байрон опасался, что она в гневе вырвется из его хватки, но девушка удивила его. Она держала свою руку в его руке недолго, но отдёрнула её вяло, с каким-то изумлением.

Под покровом мягких морщин Йонас улыбнулся.

— Если меня спрашиваете вы, профессор, я не могу отказать. Невозможно забыть, что вы делаете для музея.

— Мы не задержимся надолго, обещаю.

— Я подожду вас здесь, устал ходить туда-сюда за группами. Уверен, вы ничего не тронете.

— Можете не сомневаться.

Байрон снова повернулся к Франческе. Он испытал безграничную нежность, когда понял, что девушка выглядит почти испуганной. Он улыбнулся ей.

— Может, войдём?

За всё время визита Франческа не проронила ни слова. За неё говорили её глаза. Они были взволнованными, жадными. Она оглядывалась по сторонам, словно ища что-то, и Байрон знал что: это было то, что искали все они, особенно молодые женщины, любящие поэзию, всякий раз, когда переступали порог этих мест. Близость. Связь с Эмили, даже если это был цвет занавески, платья, воробья, которого в её время ещё не было, гиацинта, который расцвёл позже. Что-то, что питало в их сердцах надежду походить на неё.

Скорее всего, Франческа уже знала всё, что нужно было знать, но Байрон всё равно выступил в роли экскурсовода. Он провёл её через все комнаты, а затем в дом брата Эмили, Эвергринов, расположенный в нескольких метрах от усадьбы, и в огромный сад. Она слушала его в полной тишине. Франческа заглядывала во все углы, её губы застыли в гримасе, которая выражала уже не обиду, а раздумье. Временами Байрон забывал дышать, глядя на эти губы. Потом он приходил в себя, выходил из состояния апноэ и делал вид, что ничего не произошло. Он притворялся, что бабочки улетели в другие сердца, но казалось, что некоторые из них всё ещё таятся в его груди.

Он больше не касался руки Франчески даже случайно. Байрон просто говорил и улыбался, а она не улыбалась. Несколько минут они сидели в саду на каменных скамьях-близнецах, установленных друг напротив друга: на каждой была стилизованная железная скульптура. С одной стороны женщина, изображающая Эмили Дикинсон, с другой — мужчина, Роберт Фрост, казалось, скульптуры разговаривают друг с другом, глядя собеседнику в глаза.

— Франческа… а дальше? — неожиданно спросил Байрон, нарушив молчание. — Нет ничего плохого, если…

— Лопес. Франческа Лопес, — сказала она, не оборачиваясь. — Знаю, что я стерва, профессор, но ты не должен всё время оправдываться. Иногда… иногда я нервничаю, но ты… ну, пока что ты не сделал ничего плохого. И я оставляю за собой право стать опасной, если ты предпримешь что-нибудь.

— Почему не пришла на занятия сегодня утром? — Байрон посмотрел на неё, продолжая сидеть на скамейке, что стояла на ступеньку ниже той, со статуей поэта, казавшегося увлечённым поэтической беседой, и подумал: какое впечатление производит при взгляде со стороны. Случайно, не выглядит ли он склонённым, почти коленопреклонённым и влюблённым.

Не то чтобы он был влюблён, ни в коем случае.

Ему казалось, он испытывал простое влечение, под влиянием места и иллюзии поэзии.

Так легко обмануться, что испытывает эмоции, но это была лишь чувствительность, а не чувство.

Тем не менее Байрон жаждал узнать что-нибудь о ней. Например, кто такой этот Маркус? Пока они бродили по музею, среди мёртвых и живых существ, ему пришла в голову мысль, что он тоже мог исчезнуть, как Изабель.

— У меня были другие дела, — ответила Франческа и собралась прикурить сигарету. Но потом одумалась, вздохнула и сунула сигарету обратно в карман.

— Например?

— Я не думала, что в университете нужно оправдываться, как в школе.

— Нет, просто…

— Просто тебе хочется меня трахнуть. Давай называть вещи своими именами. Нельзя отрицать, ты демонстрируешь это вежливо, но суть от этого не меняется. Однако я предлагаю тебе отказаться от самой идеи. Посвяти себя какой-нибудь другой студентке. Я видела нескольких, которые, казалось, были готовы дать тебе это, не заставляя прикладывать столько усилий.

Байрон изогнул бровь, и его губы приняли странную гримасу, застывшую между желанием рассердиться и желанием рассмеяться.

Победил последний порыв. Он разразился хохотом.

— Конечно, откровенности тебе не занимать! — воскликнул он. — Однако я думаю, что ты глубоко ошибаешься. То, что ты красивая, очень красивая, вовсе не означает, что любой встречный мужчина намерен уложить тебя в постель.

На этот раз рассмеялась она. Внезапно её голос разлетелся вокруг, как золотая пыль, и Байрон уже не мог отрицать про себя, что да, девушка всё правильно поняла, да, его романтические южные направления оказались менее романтичными, чем ожидалось, и работали как часы. Да, он хотел держать её в своих объятиях, обнажённую, как брюнетка Прозерпина. Да, в конце концов, он оказался менее оригинальным, чем ожидалось, по сравнению с обычными желаниями мужчин. Но если бы она только знала, насколько чертовски оригинальным всё это было по отношению к нему самому…

— Хочешь сказать, что ты гей? — развеселилась Франческа. — Или, нет, подожди, ты догадался о моём непростом прошлом, о моих ужасных секретах и хочешь меня спасти? Не советую, потому что, знаешь, у меня действительно есть ужасные тайны. Я ужаснее, чем можешь себе представить. Если подойдёшь близко, тебе будет больно. Потому что будешь вынужден войти в мой ад.

Несколько мгновений он стоял, глядя на неё, и искренне боялся. Не её и не этих загадочных слов: Байрона испугало собственное бесстрашие.