Огонь. Она не твоя.... (СИ) - Костадинова Весела

— Аля, если ты прилетела, чтобы говорить со мной об этом — можешь сразу собирать чемодан. Я девочку заберу. С согласия или без. Если понадобится — через суд. Если будет мешать твоя мать — её просто признают недееспособной. У меня есть всё, чтобы это произошло быстро и тихо. Она — моя кровь. Мне не нужны экспертизы, чтобы это знать. Думаю, ты и сама в этом убедилась, не так ли?

Альбина на секунду отвела глаза. Достаточно, чтобы он понял: да, поняла.

— Ярослав…. Я верну тебе все, что взяла у тебя моя мать…. Дай мне номер счета и деньги будут у тебя в течение получаса….

— Верю, малышка. Охотно верю. Но ты серьезно считаешь, что я это из-за полумиллиона делаю? Аль, не разочаровывай и не оскорбляй меня…. Это чревато, знаешь ли… — внезапно он накрыл горячей рукой ладонь женщины, властно переплетая их пальцы.

— Ярослав, я не ссориться пришла, а договариваться, — вздохнула Альбина, не забирая руку, чувствуя, как от властных прикосновений мурашки бегут у нее по спине.

— Не о чем договариваться, Альбина, — сухо отрезал он, и контраст с горячей ладонью был просто невыносим. — Вопрос решен и закрыт. Твоя семья достаточно поломала жизни моей семье. Больше этого не будет. Девочка — моя. Твоя мать не будет иметь к ней никакого отношения…. Я и близко ее к девчонке не подпущу. Она уже изуродовала двух дочерей, я не дам ей сделать это и с моей внучкой.

Внутри женщины поднималась ослепительная, ни с чем несравнимая ярость, но внешне у нее на лице и мускул не дернулся.

— Без вариантов, Ярослав?

— Без вариантов, Альбина. Девочка как-нибудь переживет разлуку, дети и не такое переживали….

— А если нет?

— У нее нет выбора. Переживет, — повторил он, холодно и расчетливо глядя в глаза женщины.

Она быстро забрала свою руку у него.

— Жаль, — коротко и хлестко бросила она.

— Не вставай у меня на пути, — темные глаза стали черными. — Аля, тебя я уважаю, но не вставай у меня на пути. Ты стала очень сильной, Альбина, но не здесь…. Здесь моя территория на которой у тебя нет власти… а я не хочу ломать тебя….

— Я услышала, Ярослав, — холодно ответила Альбина. — Я тебя хорошо услышала.

Миита молчал. Он потёр лицо ладонью, как будто пытался стереть с себя то, что только что сказал, но не мог. На его лице на миг появилась не привычная сила, не ледяное спокойствие и не властная уверенность, а усталость. Настоящая, глубокая, как у человека, который знает: всё могло бы быть иначе, но не будет.

— Не хотел тебя обидеть, — сказал он наконец. Голос прозвучал иначе: тише, глуше, как будто через усилие. — И не хочу расставаться на такой ноте…

Он замолчал, ожидая, даст ли она хоть намёк на ответ, на разрядку, на ту самую паузу, которая могла бы вернуть диалог в более мягкое русло. Но Альбина не двинулась. Не сделала ни одного лишнего жеста, не подалась вперёд и не отвела взгляда. Она просто смотрела. Смотрела, как на карту, в которой прочитывает возможные ходы. Не уходила, не бросала фразы напоследок — она слушала, дожимала, анализировала. Она хотела знать всё, что скрыто за этой попыткой примирения. Хотела понять до конца, в какую игру он играет.

— Вижу, — наконец проговорил он, переводя взгляд на её руку. — Носишь…

— Он напоминает мне, в каком мире я живу, Ярослав. — немного грустно отозвалась она, тоже посмотрев на браслет с кошками. — И с кем имею дело….

Мужчина усмехнулся одними уголками губ. Лёгкая, горькая улыбка без радости.

Он медленно покачал головой, будто в очередной раз убеждаясь, что с ней невозможно легко. Затем, без слов, протянул официанту карту, даже не взглянув на счёт. Всё происходило в молчании, где каждый жест был подчеркнуто прост, но оттого не менее выразителен.

И всё же, несмотря на очевидную завершённость встречи, он не спешил уходить. Остался сидеть, словно оттягивая неизбежный момент. Как будто что-то не было сказано. Или как будто он, впервые за долгие годы, позволял себе слабость — желание просто остаться рядом ещё хоть на несколько мгновений.

А потом все-таки встал и быстро наклонился к ней.

— Прошу, уезжай и забудь. Ты ничем не обязана ни сестре, ни матери… — его дыхание, с знакомым ментоловым запахом холодило шею, около уха. Он помолчал недолго, жадно вдохнув ее знакомые духи с запахом сирени, а потом быстро, не дав женщине ни секунды опомниться, коротко поцеловал в губы и быстро ушел прочь.

Альбина тихо заматерилась.

Но быстро совладала с эмоциями, достала телефон. Пальцы на секунду замерли над экраном, но тут же набрали нужный номер.

— Дима, — Ярославцев ответил почти сразу. — Запускай космонавта — переговоры пошли по пизде.

9

Квартира Эльвиры располагалась на окраине города — район, типичный для тысяч подобных ему: серые дома, выцветшие фасады, унылые пейзажи за окном, но при этом не запущенный, не угрожающе маргинальный. Здесь не витал запах безысходности, но и вдохновляющей атмосферы не наблюдалось. В этом месте жили — просто жили, стараясь выживать без лишнего пафоса, без роскоши, но и без угрозы на каждом углу.

Дом был обычной панельной десятиэтажкой, как будто сошедшей со стандартного архитектурного шаблона конца восьмидесятых. Лифт — тесный, медленный, с заевшей кнопкой и тусклой лампочкой, — лениво дополз до седьмого этажа, скрипнув дверями, словно выражая недовольство. Подъезд, разрисованный маркерами, фломастерами и кое-где приклеенными объявлениями, вызывал в Альбине не раздражение, а лишь равнодушие. Она бывала в местах и хуже — намного хуже, и виденный здесь хаос даже не удостоился её внутреннего комментария.

Подойдя к нужной двери, она не стала медлить. Позвонила в звонок — коротко, уверенно, как человек, который не собирается отступать.

Дверь приоткрылась с характерным скрипом — чуть, на ладонь. Из щели показалось усталое, потускневшее лицо Анны, с которой они не виделись несколько дней, с той встречи в отеле. Она тут же распахнула дверь шире, впуская Альбину внутрь. Женщина прошла, не сказав ни слова, её каблуки мягко простучали по линолеуму в прихожей, и она тут же отметила всё: запах — немного аптечный, немного старый, как от давнего одиночества; мутные стекла, сероватые обои, старая, но аккуратная мебель и легкий беспорядок, свойственный домам, где ребёнок — единственная радость и центр всего.

Анна, по-матерински беспокойная, нервно поправила платок, потом сразу убрала его, вытирая влажные ладони о подол своей поношенной юбки.

— Ты одна? — коротко спросила Альбина, оглядываясь.

— Настя в комнате… рисует, — шёпотом ответила Анна. — Я сказала ей, что ты придёшь, но она… немного испугалась.

Альбина кивнула, проходя дальше, вглубь квартиры. Всё было в ней тихо, сдержанно, потерянно, с налётом беззвучной бедности. Без ярко выраженной нищеты, но и без намёка на настоящее достоинство. Место, в котором каждый день — выживание.

— Садись, — предложила Анна, указывая на старенький диван, покрытый вязаным пледом. — Чаю хочешь?

— Нет, — отрезала Альбина, цепко рассматривая редкие фотографии на трюмо: мать, девочка, совсем еще крохотная, старое фото Анны. И ни одного ее, Альбины, и ни одного его, Артура. Тихо хмыкнула себе под нос, повернувшись к Анне. — Ярослав настроен решительно, и он девочку заберет. Будешь подпрыгивать — закроет тебя в психушке, а Эльвиру тихо придушит в больнице. И это, Анна, я не образно сейчас говорю.

Анна побледнела, пальцы на коленях сцепились в мертвую хватку, а глаза заскользили по полу, будто надеясь найти там спасение или хоть какую-то опору. Но пола было мало, слишком мало, чтобы спрятаться от такого взгляда и таких слов.

Альбина стояла у трюмо, не двигаясь, только пальцем провела по пыльной рамке одного из снимков. Вздохнула. В этой квартире было слишком много тишины, впитанной в стены, слишком много прошлого, от которого никак не избавиться, и слишком мало настоящего — живого, яркого, хоть как-то обещающего завтра. Всё, что здесь дышало, дышало усталостью.