Артуро Перес-Реверте - Танго старой гвардии
12. «Голубой экспресс»
В номере отеля «Виттория» звонит телефон. Макса это беспокоит. Уже второй раз за последние пятнадцать минут и в шесть утра. Когда он в первый раз снял трубку, там никто не отозвался, и безмолвие оборвалось щелчком разъединения. Теперь он не подходит к телефону и дает ему отзвонить до конца. Макс знает, что это не может быть Меча Инсунса, потому что они договорились держаться подальше друг от друга. Договорились вчера вечером, на террасе «Фауно». Вскоре русские должны были обнаружить кражу, вырезанное стекло и свисающий с крыши трос. Тем не менее уже после одиннадцати, когда Макс, приняв душ и переодевшись, направлялся через парк к площади Тассо, в особняке, занятом советской делегаций, не наблюдалось никаких признаков переполоха. В окнах горел свет, но все казалось спокойно. Может быть, Соколов еще не вернулся в свой номер, заключил Макс, шагая по аллее. А может быть — и это куда более опасная примета, чем полицейские машины у дверей, — русские решили разобраться в происшествии скрытно, не понимая шума. И своими методами.
Меча сидела за столиком в глубине кафе, повесив на спинку стула свою замшевую куртку. Макс, молча усевшись рядом, заказал себе негрони и со спокойной удовлетворенностью огляделся по сторонам, избегая пытливого взгляда женщины. Его еще влажные волосы, причесанные не без кокетства, лоснились на свету, в открытом вороте сорочки под темно-синим блейзером виднелся шелковый шейный платок.
— Эту партию выиграл Хорхе, — несколько мгновений спустя сказала она.
Макс поразился ее выдержке. Ее невозмутимому спокойствию.
— Это хорошая новость, — сказал он.
И наконец взглянул на нее. Взглянул с улыбкой, и Меча поняла ее значение.
— Достал, — не спросила, а утвердительно произнесла она.
Макс улыбнулся еще чуть шире. Уже много лет на его лице не появлялось этого торжествующего выражения.
— О-о, милый, — протянула Меча.
Подошел официант с бокалом. Макс сделал глоток, по-настоящему наслаждаясь вкусом коктейля. Джина чуть-чуть больше, чем положено, с удовольствием отметил он. И это именно то, что ему сейчас надо.
— Ну и как это было? — поинтересовалась Меча.
— Беспокойно, — он поставил бокал на стол. — Годы мои уже не те для таких эскапад. Я тебе говорил.
— Тем не менее ты сумел. Достал записи.
— Достал.
— И где же они?
— В надежном месте, как мы и договаривались.
— И ты не скажешь, где именно?
— Пока нет. Потерпи еще несколько часов — для вящей безопасности.
Она взглянула на него пристально, пытаясь проникнуть в смысл ответа, и Макс знал, о чем она думает. На миг в ее глазах блеснула давняя и почти знакомая искорка недоверия — но всего лишь на миг. Потом Меча чуть склонила голову, словно прося прощения.
— Ты прав, — признала она. — Не надо, чтобы они сейчас были у меня в руках.
— Да, разумеется. Мы ведь обговорили это раньше. Обговорили и договорились.
— Поглядим теперь, что предпримут русские.
— Я только что оттуда — прошел мимо. Там вроде бы все спокойно.
— Может быть, еще не хватились.
— Да нет, уверен, что уже обнаружили. Я сильно наследил.
— Что-нибудь пошло не так? — спросила Меча с беспокойством.
— Все так. Просто я переоценил свои силы, — признался он, не кривя душой. — И потому пришлось импровизировать на ходу.
Он посмотрел туда, где за потоком автомобильных и мотоциклетных огней, несущихся по площади, начиналась аллея. Представил, как русские расследуют происшествие, как изумление мало-помалу сменяется яростью. И, чтобы притушить страх, сделал два глотка негрони. Даже как-то странно, что до сих пор там не завывают полицейские сирены.
— Я чуть было не застрял там — не мог выбраться, — добавляет он. — Как последний олух. Представляешь себе картинку: русские возвращаются после игры, а я, как зайчик, сижу и их дожидаюсь.
— Они смогут установить, кто был в номере? Что значит «наследил»?
— Я имел в виду не отпечатки пальцев или что-то в этом роде. Речь о разбитом стекле, о тросе… Даже слепой сразу увидит, что в номере кто-то побывал. Вот потому и говорю тебе, что они, конечно, уже все знают.
Он неуверенно огляделся. Терраса уже пустела, но кое-где за столиками еще сидели посетители.
— Меня беспокоит эта тишина, — добавил он. — Отсутствие всякой реакции. Может быть, сейчас они наблюдают за тобой. И за мной.
Помрачнев, Меча тоже огляделась по сторонам.
— Едва ли они могут как-то связать нас с ограблением.
— Сама знаешь, могут. И свяжут непременно. А если установят мою личность — пиши пропало.
Он положил на стол руку — мосластую, испятнанную временем. Ладони и костяшки пальцев, оцарапанные и ссаженные вчера, когда он спускался с крыши на балкон Соколова, были вымазаны йодом. И еще поднывали.
— Наверное, мне будет лучше убраться из отеля, — сказал он, чуть помолчав. — Исчезнуть на время.
— Знаешь что, Макс? — Она слегка погладила эти красноватые отметины. — Ощущение какого-то дежавю. Тебе не кажется? Все это уже однажды было.
Она говорила ласково, с бесконечной нежностью. В глазах отражались фонарики террасы.
— Ну да, припоминаю. Кое-что, по крайней мере, — ответил Макс.
— Если бы можно было вернуться назад, все, глядишь, пошло бы… Не знаю… Не так. Иначе.
— Да нет, едва ли. Каждый тащит свой крест. И от судьбы не уйдешь: все происходит так, как должно происходить.
Он подозвал официанта и расплатился. Потом поднялся, чтобы отодвинуть стул Мечи.
— Тогда, в Ницце… — начала она.
Макс набросил ей куртку на плечи. И, опуская руки, с мимолетной лаской скользнул вдоль ее рук.
— Умоляю тебя, не говори о Ницце, — шепнул он, будто прося о чем-то сокровенно личном: он уже много лет не говорил так женщине. — Хотя бы сегодня ночью. Пожалуйста. Не сейчас.
Он улыбался, произнося это. И когда Меча, повернув голову, увидела его улыбку, то улыбнулась в ответ.
— Будет больно, — сказала Меча.
Она капнула йодом на рану, и Максу показалось, что ему в ногу вонзается раскаленное железо. Горело и жгло несусветно.
— Больно, — сказал он.
— Я предупреждала.
Дело происходило на диване в гостиной на вилле в Антибе. Она сидела рядом с ним в длинном элегантном, присобранном в талии пеньюаре и босиком. Когда пеньюар распахивался, становилась видна легкая шелковая ночная рубашка, открывавшая голые ноги. От нее веяло приятным теплом угревшего во сне тела. Она спала, когда позвонивший в двери Макс разбудил сперва горничную, а потом и хозяйку. Сейчас прислуга вернулась к себе, а он валялся вверх лицом в не слишком героическом виде: брюки и трусы спущены до колен — все наружу, — а на правой ляжке нож Мостасы оставил неглубокую рану длиной в полдюйма.
