Твое имя - И Эстер

Т/И идет домой, охваченная грустью.

Она лежит в постели и удаляет все фотографии Муна со своего телефона. Ей надоело разглядывать эти фотографии по дороге на работу, в ожидании увидеть и потрогать настоящего Муна, придя вечером домой. Она осознает, что ее разочарование фотографиями на самом деле доставляет ей удовольствие, поскольку это укрепляет представление о реальности. Но реальность недостаточно реальна. Сам Мун недостаточно реален. Она слишком сильно хочет его. У нее неестественный аппетит. Он просто уже не может дать ей больше. И все же она хочет всего, чем он не является, и всего, чем он никогда не будет. Сейчас он существует для нее в отрицательном образе. И это тоже ее желание. Ей не преодолеть это противоречие. Она любит то, чего не может иметь. Ей никогда не получить этого – вот почему она это любит. Но если она не сможет иметь то, что ей нравится, она умрет.

Она спрашивает себя: может, ей выбежать из квартиры и поймать такси до Пхаджу? Пройдет время. Она станет чужой для Муна, а он – для нее. Только тогда она снова вернется в Сеул. Она будет следовать за ним по городу, прослушивать его телефон, взламывать его аккаунты. Да, именно так. Она должна стать шпионкой. Она увидит истинное «я» Муна только после того, как исчезнет из его сознания.

Она слышит приближающиеся шаги. Мун идет по коридору. Может ли она в самом деле его оставить? Ключ входит в замок. Хруст металла вызывает у нее рефлекс собаки Павлова. Нет, она останется. Она швыряет свой телефон в стену, испытывая отвращение к себе за то, что принимает это частичное удовлетворение от их отношений.

В ту ночь они с Муном целуются несколько часов. Расстроенная, она отодвигается и говорит:

– Ты так хорошо ко мне относишься, я очень благодарна, но что дальше? – Два тела, скользящие вверх и вниз друг по другу, она начинает воспринимать как акт отчаяния в ответ на невозможность истинного слияния.

– Почему бы нам не пожениться? – говорит Мун.

– Ну конечно, – говорит Т/И. – И завести детей, чтобы я ходила беременная десять лет подряд. А что будет после этого?

– Мы можем умереть вместе…

Т/И нетерпеливо постукивает пальцами по его груди.

– А что будет потом?

Ее одолевает сонливость. Она прижимается лицом к шее Муна и покрывает ее поцелуями, нежно втягивая кожу зубами. Она чувствует себя здесь как дома. Она так глубоко погружается в этот уголок его тела, что даже забывает о присутствии самого Муна.

На следующий день у нее распухают губы. На работе ее угрюмый ученик откладывает ручку и спрашивает, можно ли ему поцеловать ее. Она удивленно поднимает глаза на юношу. Его лицо уже склоняется к ее лицу. Т/И не будет отворачиваться, она понимает это в одно мгновение.

Чувство вины, любопытство и даже амбиции завязываются узлом у нее в груди, когда она и ее ученик целуются, склонившись над его словарем. Их рты напротив друг друга издают звуки, похожие на помехи в радиоприемнике. Она замечает, что ее ученик пользуется тем же дезодорантом, что и Мун, бренда, который нравится парням их возраста.

В тот вечер по дороге домой Т/И выходит на одну остановку раньше, чтобы еще раз посмотреть на Муна. Она стоит в глубине толпы в сиреневых сумерках и внимательно смотрит. Его шея вся в синяках от ее поцелуев прошлой ночью, поэтому в полумраке Т/И не может разглядеть, где та начинается и заканчивается. Кажется, будто его голова парит над плечами. Будто бы она его обезглавила, но голова еще не упала в подтверждение этого.

Я гуляла по городу с ощущением неопределенности. Мне было трудно дышать. Я чувствовала резкие вкусы и запахи, которые вызывали у меня отвращение.

Впереди меня по улице шла толпа ночных тусовщиков. Немного поодаль в том же направлении шла пара незнакомцев, и вдруг среди них я увидела Лиз. Она вздрогнула, узнав меня, но продолжала притворяться, что не заметила. Раздраженная этой тонкой уловкой, я протянула руку и потянула ее из толпы.

Я искоса посмотрела на нее, когда мы проходили под фонарем на тихой улице. Резко очерченные тени разделяли ее лицо на множество геометрических форм. Она то и дело в волнении приподнимала уголки рта, сверкая коренными зубами.

– Прости, если я тебя напугала, – сказала она. – Но это твоя собственная вина. Ты постоянно убегаешь куда-то. У меня не было ни шанса стать естественной частью твоего окружения, оставаясь на месте. Теперь я сваливаюсь на тебя как неприятный сюрприз.

– Чего ты хочешь от меня? – холодно спросила я.

– Не будь таким, – взмолилась она. – Я не смогу этого вынести. Пожалуйста, я хочу, чтобы ты чувствовал себя со мной в безопасности.

– Прекрати. Я не Мун. Я не стану помогать тебе воплотить в жизнь эту дурацкую фантазию.

– Нет, – сказала она.

– На что именно?

– На все… нет.

Ее подбородок так сильно задрожал, что я забеспокоилась, не распространится ли этот тремор на остальную часть ее лица. Она обняла меня за плечи.

– О, как я зла на твою мать. – Она прислонилась своей головой к моей. – На ее месте я бы никогда не привела тебя в мир, где не на что опереться и где нет места определенности. Я бы держала тебя в своем чреве настолько долго, насколько это возможно, даже если бы это означало мою собственную смерть.

Почему-то я никогда не представляла себе Муна младенцем. Я также никогда не представляла себе, как он умрет. Казалось, он пришел в этот мир уже завершенным, и я ожидала, что он исчезнет точно также.

– Внутри своей матери ты был идеально круглым, цельным сам по себе, – продолжала Лиз. – Ты ни в чем не нуждался. Но потом ты родился, и начался кошмар. Тебя тянуло во все стороны. Твои руки, ноги, шея, даже твои волосы – они не должны так выглядеть. Они стали длинными из-за твоих постоянных попыток дотянуться и привязаться к чему-то в этом огромном мире.

Я посмотрела через ее плечо. Мы стояли на широком перекрестке. Большие городские часы показывали время. Это было пугающе конкретное число.

– Меня тошнит, – сказала я.

– Пойдем со мной. – Лиз взяла меня за руки. – Все, что я хочу делать, – это готовить, убирать и заботиться о тебе. Я не буду ничего от тебя требовать, тебе даже необязательно любить меня. Просто позволь мне быть твоей матерью.

– Нет. – Я высвободила руки. – Нет, так не пойдет.

Шатаясь, я прошла мимо Лиз прямо в вино-водочный магазин. Яркая люминесценция магазина заставила меня прищуриться. Увидев свое отражение в витрине, я была поражена: основные черты моего лица грубо выделялись, отчего я не была похожа на саму себя. Я навалилась на стеклянный прилавок и начала выгребать из коробки все неоновые пластиковые зажигалки. Мужчина на кассе посчитал, что в общей сложности они обойдутся в двадцать евро.

– Эй, – окликнула Лиз, стоя у меня за спиной, – в чем дело?

Я закрыла глаза и попыталась визуализировать боль. На фоне приступа тошноты я испытывала острые приступы шока. Я не могла различать цвета. Прилавок под моей щекой пах руками и монетами.

– Я не знаю, что мне делать остаток вечера, – пожаловалась я. – Я пойду домой, и что потом? Что мне делать со всем тем временем, которое у меня впереди? Но при этом мне не хватает времени. Для чего – я не знаю.

– Это просто, – ответила Лиз. – Ты находишь людей, которых любишь, и следуешь за ними на край света. Все остальное не имеет значения.

– Но что, если они повернутся и плюнут в меня? Что, если они сделают то, что люди делают по отношению к бродячим собакам? – Я вспомнила Мастерсона у его окна. – Как будто они стирают собаку с лица земли.

Меня трясло от отвращения к самой себе. Мужчина на кассе постучал костяшками пальцев по прилавку и повторил цену: двадцать евро. Но вдруг я услышала корейскую речь.

Я оторвалась от стойки и увидела на плазменном экране у себя над головой сводку новостей из Сеула. Профессор Музыки, одетая в красный оверсайз костюм и черные солнцезащитные очки, редко появлялась на публике перед толпой репортеров. Бесцветным голосом она объявила, что Мун покинул группу после последнего выступления «Парней» и что ее компания не будет сообщать никаких дополнительных подробностей по этому вопросу.