Твое имя - И Эстер

Лиз была следующей. Голосом, дрожащим от волнения, она застенчиво призналась, что полюбила Муна, ничего о нем не зная. Все началось с того, что она наткнулась на фрагмент Т/И рассказа, который, как она объяснила, был разновидностью фанфика, где главного героя звали Т/И, что значило «твое имя». Вместо Т/И читатель мог подставить свое имя и разделить происходящие там события со знаменитостью, с которой у него не было шанса встретиться в реальной жизни.

Прочитав свой первый Т/И фанфик, Лиз узнала о себе невероятные вещи: в девятнадцать лет она родила Муна вне брака, и ее аристократическая семья была вынуждена оставить его в сиротском приюте. Он вырос, стал водителем грузовика и специализировался на перевозке племенных лошадей. Однажды он подошел к воротам ее поместья с гнедой кобылой, которая встала на дыбы рядом с ним. Эти двое узнали друг друга, не обменявшись ни словом. Так она воссоединилась со своим сыном. Началось сказочное лето, в течение которого они преодолевали огромные расстояния рядом: она – верхом на лошади, а Мун – на своем грузовике…

Только закончив читать рассказ, Лиз узнала о «Банде Парней», их славе, о том, как Мун пел и танцевал вместе с другими. Но все это мало что значило для нее. Желая раскрыть новые грани самой себя, она начала читать один рассказ за другим.

Инженер выпрямил спину, как недовольный патриарх.

– Я засыпаю от Т/И фанфиков, – сказал он. – Чтобы учесть биографию каждого читателя, который может случайно наткнуться на эту историю, писатель создает персонажа, лишенного индивидуальности. Но истории без настоящего главного героя быть не может. Так что Т/И фанфики не являются настоящими рассказами. Это только абсурдные и произвольные скачки в сюжете. Это предупреждение, к которому я настоятельно призываю вас прислушаться. Любой, кто преследует бредовую фантазию о том, что он избранник Муна, может ожидать, что его личность будет стерта. Это, – он указал на наш столик, – все это мероприятие намного больше, чем ты. Ты не Т/И. Здесь все мы такие, все сразу.

– Нет, – ответила Лиз, не моргая. – Только я – Т/И. Был только один раз, когда я ей не была.

Она рассказала, как, желая узнать, каково это – быть соседями с Муном, она начала читать рассказ, в котором он жил в Берлине. К сожалению, он оказался точь-в-точь таким же, как ее бывший. Они оба были философами, читали одни и те же книги, тусовались в одних и тех же барах. У них даже было одинаковое родимое пятно на внутренней стороне левого бедра, и они оба махали как сумасшедшие всякий раз, когда издали видели, что она приближается.

– Я не могла быть Т/И в этой истории, – призналась она, – потому что эта девушка была слишком похожа на меня. Дело в том, что я больше не я. Я – Т/И. Я взяла свою судьбу в свои собственные руки и решила, что теперь я человек, который знает Муна.

Оказалось, что Лиз прочла мой рассказ на «Архимидже». Я попыталась еще раз встретиться с ней взглядом, но она не сводила глаз с инженера, что показалось мне восхитительно стойким, учитывая, что он выражал презрение, которого становилось все больше.

– Один человек не может быть таким количеством разных людей, – сказал он. – Ты говоришь, что ты Т/И, но на самом деле ты вообще никто. Ты просто временно занимаешь чье-то место. Влезаешь в пустоту, которую нужно заполнить.

– Вот именно, – согласилась Лиз с мечтательной улыбкой. – Мун достиг сингулярности. Такого, как он, никогда не было и никогда не будет. Он слишком специфичен, слишком необычен. Я должна попробовать свои силы в том, чтобы быть каждым человеком, если хочу быть равной ему. Он остается на одном месте, а я бесконечно скитаюсь.

Тут я вмешалась:

– А как же твоя работа, твои друзья, жизнь, в которой ты просыпаешься каждое утро? Даже сейчас – как тебе удается оставаться верной себе, когда ты сидишь здесь?

Ее губы задрожали, она изо всех сил старалась не смотреть на меня. Раздраженная ее уклончивостью, я продолжила:

– Лиз, верно? Или ты больше не Лиз?

Она резко посмотрела в мою сторону, затем закрыла лицо руками.

– Я знаю, что ты не он, – сказала она в слезах. – Но я чувствую себя ужасно взволнованной и смущенной, говоря о Муне при тебе. Ты только притворяешься им, но я уже знаю, что сделала бы для тебя все, что угодно. Ты заставляешь меня смеяться, плакать и кричать. Ты делаешь все это намного лучше и быстрее, чем мой бывший. Ты – сверхчеловек, вытеснивший его из моей головы. Раньше я думала, что никогда не смогу полюбить никого другого. Но не так давно, когда мы с бывшим снова сошлись, я продолжала с ним встречаться только потому, что я хотела, чтобы ты был нашим сыном. Я заставляла его фотографироваться с пустым пространством между нами, потому что там должен был быть ты.

В моей спальне было большое квадратное окно, которое открывалось, как дверь. Было воскресное утро. Внизу была безлюдная, не имевшая никакой растительности улица. Создавалось впечатление, что такой она стала благодаря человеку. Воздух был насыщен запахами мяса, приготовленного в масле, свежесваренного кофе и сигарет – всеми видами горящих веществ, имеющих очень насыщенный вкус. Слева возникла молодая пара, одетая в черное. Они были сонными и шли, спотыкаясь. Самым примечательным в них было то, что они не испытывали бешеного желания друг к другу. Вдалеке зазвенели церковные колокола. Я не могла даже представить себе, чтобы кто-нибудь сейчас сидел в том храме на скамьях.

Я открыла свой блокнот и продолжила писать рассказ о Муне и Т/И. Пара переезжает в Сеул, чтобы Мун, который был приемным ребенком, мог найти свою биологическую мать. Ни один из них не знает корейского, поэтому Т/И предлагает им вместе пройти языковой курс:

– Я – американка корейского происхождения. Ты – немец корейского происхождения. Когда мы говорим по-английски, тебе трудно выразить себя. Когда мы говорим по-немецки, я изо всех сил пытаюсь выразить себя. Но если нам будет нужно говорить по-корейски, мы будем в одинаково сложной ситуации.

Они записываются на занятия, садятся, поднимают глаза на доску. Дома они закапываются в рабочие тетради. Фонетика, незнакомая этим двум иностранцам, рождает морщины вокруг их ртов. Их губы приобретают новую форму. Они становятся лучше в поцелуях.

Мун узнает, что его биологическая мать была опытной танцовщицей, которая погибла в автокатастрофе по дороге на выступление. Он представляет, как ее тело, источник его жизни, зажатое между мягким сиденьем и металлической стенкой автомобиля, истекает золотыми каплями танца.

Он начинает брать уроки танцев. Но быстро превосходит одного учителя за другим. Поэтому он решает заниматься самостоятельно. Т/И убирает мебель, чтобы у Муна было больше места для практики. Она сидит в углу и восхищается тем, как быстро развивается пластическая лексика его тела.

Они оба поражены тем, кем он был изначально. Он даже придумывает странные и оригинальные позы в постели. Она пытается втиснуть в них свое напряженное тело. Затем они дышат, и дышат, и дышат.

– Я завидую тебе, – шепчет она, кладя голову ему на грудь. – Теперь, когда ты умеешь танцевать, ты будешь перемещаться по миру иначе. Ты не видишь дорог. Ты видишь только километры сцены. Без отца, без матери. Я люблю тебя, я люблю тебя.

На следующий день, во время тренировки, Мун вскидывает руки вверх. Он запрокидывает голову, чтобы посмотреть на свои пальцы. Они выпрямились так, словно он был готов принять дар. Он делал это идеально: ни жадности, ни притворного равнодушия.

То, что происходит дальше, – это танцевальный подвиг, который не поддается описанию. Т/И жаждет узнать все о своей жизни. Она чувствует, что весь спектр ее возможных знаний заключен в этом танцевальном движении. Она находится под сильнейшим впечатлением. Ей кажется, что соприкосновение с правдой дает ей изобильную интенсивность восприятия. Движение не выражает эмоцию, которую можно измерить количественно, оно само является мерой. Это слишком много и в то же время ничего. Мун перенасытился, но конечный баланс равен нулю. Его движение – это содержимое чаши, но не сама чаша. У его движения нет вместилища, с помощью которого можно было бы осмыслить излишек.