Твое имя - И Эстер

Каким бы ни было это движение, я была уверена, что Мун никогда раньше его не делал. Также я была уверена, что не было ни одного человека в мире, который мог бы его повторить.

К тому времени, когда я опубликовала последнюю на тот момент главу на «Архимидже», на улице уже стемнело. Когда я поднялась и вытянула руки над головой, мне стало интересно, смогу ли я сымпровизировать таинственный танец, придуманный мной, – танец моих грез о Муне. Я попробовала это сделать. Все мое тело взорвалось болью. Руки и ноги должны были двигаться туда, куда они не могли. Мышцы просили напрягаться и расслабляться одновременно. Моя голова была отдельным человеком, который, как я думала, только что вышел из тюрьмы. Это было так плохо, так бессвязно. Запыхавшись, я рухнула на кровать.

В ту ночь мне приснился сон, в котором я увидела клык, торчащий изо рта Муна, такой большой и крючковатый, что он не мог сомкнуть над ним губы. В остальном он выглядел точно так же. В мире моего сна все знали об этом зубе, но предпочли не обращать на него внимания. Для нашего душевного состояния было намного лучше видеть Муна таким же красивым, как и без этого торчащего клыка.

4. Бесконечно невозможный

Отдел аналитики «Архимиджа» составил список знаменитостей и вымышленных персонажей, которые появляются на его страницах. Затем эти четыреста с лишним человек были распределены по порядку в зависимости от того, сколько раз они предстают в качестве главных героев произведения. Я была в шоке, увидев Муна на первом месте.

С тех пор как состоялся концерт, я научилась принимать Муна именно таким, каким он себя показывал, не потому, что боялась за всем этим обнаружить какую-то хитрую манипуляцию, а потому, что была уверена, что, узнав все, я не открою ничего важного. Мне не нужны были закулисные съемки его выступлений. Я не хотела видеть изнанку его жизни.

На самом деле моей целью было еще глубже погрузиться в дебри фантазии. Все, что мне было нужно, – это свобода мечтать о Муне. Но его первое место в рейтинге наводило на тревожный вывод о том, что мое воображение – одно из немногих мест, где я все еще чувствовала себя по-настоящему свободной – на самом деле было местом моего самого унылого конформизма. Я знала, что мои чувства к Муну не были уникальными или особенными, и я даже понимала, что он имеет законное право на свою массовую популярность. Но я считала, что тот факт, что я пишу о нем рассказы, предполагает более высокий уровень преданности, некое элитарное отличие от обычных участников фэндома.

Сначала я усомнилась в неповторимости моей любви и, следовательно, в ее истинности. Я мельком увидела будущее, в котором я ничего не чувствовала к Муну, как люди на грани расставания, которые испытывают одновременно облегчение и меланхолию. Я чуть не потеряла сознание от дезориентации. Моя любовь, которую я с гордостью считала будоражащей силой, на самом деле была именно тем, что уравновешивает меня.

Я ошарашено уставилась на список.

Вдруг нахождение Муна в этом списке показалось мне нелепым. Это выглядело так, словно «мучительное» и «божественное» смешали вместе. Мун не был персонажем. Он был основой, универсальной константой. Он был выше самого себя. Природой Муна была масштабность. Я смотрела на него с той стороны, с которой никто другой еще не смотрел. Мой Мун не имел ничего общего с Муном других авторов. Мой Мун не был Муном на первом месте в списке. Мой Мун был всем этим списком.

На небо спустились сумерки. Свернув на оживленную улицу, я увидела, как люди, которых уже нельзя было назвать молодыми, спешили домой, по одному исчезая в зданиях. Их холодная красота была словно в противовес смертельному восприятию овощей и туалетной бумаги, выпирающих из их холщовых сумок. Когда за ними закрылась дверь, издалека все равно было заметно, как они поднимаются по лестнице, так как золотистый просвет проникал на лестничную клетку. Где-то в квартире несколько раз вскрикнул ребенок, не веря своим ушам. Я завидовала его неиссякаемой чувствительности и тому, как он не обращал внимания на отношения окружающих, которые становились все более бесцеремонными и давили на него.

Это был первый теплый день в году. Теперь парни вернулись в Сеул, завершив свое мировое турне выступлением на том же стадионе, где они начали путешествие четыре месяца назад. Мне следовало бы быть дома и смотреть прямую трансляцию их финального шоу. Вместо этого я бродила по всему Берлину, ходя кругами у квартала Мастерсона, чтобы дать ему как можно больше шансов найти меня. Я знала, что могла бы просто позвонить ему и потребовать встречи. Но у меня не было желания навязывать ему свое присутствие, и я бесстыдно предпочла встретиться с ним будто бы случайно.

К тому времени, когда я добралась до улицы, где живет Мастерсон, уже стемнело. В баре на первом этаже играла ритмичная, трансовая музыка. Снаружи в стеклянной витрине светилось меню напитков, похожее на большое стихотворение. Я спряталась под разбитым фонарем напротив дома. К моему облегчению, в его спальне на втором этаже было темно.

Как раз в тот момент, когда я собиралась уходить, в комнате зажегся свет. В окне появился Мастерсон. Почему, подумала я с раздражением, он оказался в том единственном месте в мире, где я не могла быть? Он посмотрел на меня сверху вниз с несчастным выражением лица и протянул слабую руку к стакану. Был ли он заперт в комнате против своей воли? Я дала ему понять, что спасу его, – я развела руки в стороны друг от друга, изображая свободу и освобождение. Но потом я подумала, что он может истолковать это как то, что я хотела свободы для нас двоих. Поэтому я застенчиво показала свои ладони, а затем прижала их к груди.

«Твоя рука – я чувствую ее у своего сердца», – имела ввиду я.

Он не мог оторвать от меня глаз. Казалось, он был охвачен меланхолическим очарованием. Я знала, что должна заставить его думать обо мне любой ценой, ведь любовь – это акт размышления о человеке необычного цвета. Наше восприятие этого цвета всегда меняется. Сначала это отвращение, в другой момент это желание. Мне пришлось рискнуть и вызвать первое ради появления второго.

Мастерсон слегка помахал мне. Но ничто в его лице не говорило о том, что он рад меня видеть. Я все еще пыталась понять выражение его лица, когда он оглянулся через плечо. Он пошевелил губами, затем покачал головой с кривой улыбкой. Был ли кто-нибудь еще с ним в комнате? Он отошел от окна, открыв мне прекрасный вид на часть белого потолка, где две полосы лепнины сходились под прямым углом. Один лишь вид этого уголка, говорящий о глубоком внутреннем мире его владельца, наполнил меня болью.

Внезапно раздался громкий хлопок. Все, что я увидела, – это поворот руки Мастерсона, закрывающего окно на замок. Я сильно заморгала, пытаясь понять, что только что произошло. Затем белая занавеска задернулась, и свет погас. Я пошатнулась, не веря своим глазам. Окно все это время было открыто настежь. Он был там, прямо там. Я могла бы заговорить с ним, я могла бы протянуть ему руку. Этого было бы достаточно, чтобы снова быть с ним – перебежать улицу, встать на цыпочки и вытянуть руку вверх, просунув ладонь внутрь.

Мун и Т/И живут в Сеуле уже полгода. Они получили наследственные визы, чтобы иметь возможность оставаться в стране. Т/И начала работать репетитором английского языка у угрюмого сына богатого бизнесмена. Однажды вечером, возвращаясь домой с работы, Т/И выходит из метро на остановку раньше, чтобы прогуляться. Она видит молодого человека, танцующего на бетонной площадке у входа в парк. Она прищуривается, чтобы получше разглядеть его в темноте. Это Мун. Вокруг него собралась небольшая толпа, в основном девушки, что вызывает у Т/И приступ сильной ревности. Она стоит сзади. Почему он не рассказал ей об этих вечерних выступлениях? Какие еще секреты он может хранить от нее? Мун, поглощенный собственными томными движениями, не видит ее. Он бьет локтями друг о друга так, что кости громко щелкают, затем разводит их в стороны, показывая два свежих круглых синяка.