Шипы в сердце. Том первый (СИ) - Субботина Айя

И размазывает босой пяткой мой отпечаток в песке.

Игра начинается снова, но в какой-то момент мужчины увлекаются. Забывают про нас, про команды, про счет. Они просто перебрасывают мяч друг другу, отрабатывая пасы, делая какие-то сложные комбинации. Первое время мы с Лори еще пытаемся изображать бурную деятельность, но потом просто отходит к сетке и пару минут пялимся на этих здоровенных лосей. В том, как они носятся по песку и безупречно разыгрывают мяч, есть что-то завораживающее. Они похожи на двух хищников, играющих друг с другом — равных по силе и упрямству.

— Кажется, в ближайшее время мяч в атмосферу уже не вернется, — смеется Лори, кивая на увлеченных игрой мужчин. Ее голос вырывает меня из ступора.

Мы возвращаемся к шезлонгам. Пока Лори играет с детьми, я наливаю нам шампанское в бокалы. Мы растягиваемся в шезлонгах, пьем, а я вспоминаю, как Вадим растер проклятый след на песке и делаю вид, что совсем не растеклась от эмоций, а это просто пузырьки шампанского щекочут нос.

— И… как оно? — я киваю в сторону пледа, где весело агукают увлеченные погремушками близняшками.

— Воспитывать? Выносить? Родить?

— Боже, мне страшно от одного слова «выносить», — чувствую себя очень неловко из-за того, что не могу найти правильные слова в поддержку ее подвига. Хотя, справедливости ради, на упоротую мамашу она точно не похожа.

— Ну, наверное, примерно так же как и выносить одного, только в какой-то момент без помощи мужа сложно даже с унитаза встать, — смеется Лори, совершенно не комплексуя. Она просто чудесная — море обаяния, не натужного и ванильного, а абсолютно живого. — Димка пошел со мной на роды, и дочек на руки первым взял он. Ты бы видела лицо этого чертушки в тот момент, когда ему вручили два орущих комка. Он как будто вдруг понял, что это немного посложнее чем его самый гениальный БОТ.

Я держу замечание о том, что мужчина на родах — это очень… смело.

Я по-прежнему не думаю о детях и обо всем этом, потому что любая перспектива растянуться до размеров глобуса пугает меня до усрачки, но даже гипотетически, если представить… Я бы никогда-никогда не хотела, чтобы Вадим видел меня мокрой, красной, орущей и растрепанной. В лучшем случае через сутки, когда я уже приду в себя, нанесу макияж сделаю прическу и буду встречать его на больничной кофе в суперкрасивом белом пеньюаре.

Я легонько мотаю головой, выбрасывая оттуда всю эту чушь.

Боже, какой пеньюар, какие роды? Даже если отбросить в сторону все прочие нюансы — Авдеев не может иметь детей. У меня нет повода сомневаться в правдивости его слов — сложно представить, чтобы взрослый мужик без козьих какашек в голове, придумал про себя такое.

— Ты в отличной форме, — понимаю, что разговоры о детях и будущем триггерят какие-то мои личные страхи и к горлу снова подкатывает тошнота, спешу переключить тему. — После близнецов… боже, я бы сдохла за такое тело.

Ни капли не вру.

У нее просто идеальные пропорции — может быть, не такая выдающая пятая точка и грудь как у меня, но тело мускулистое, поджарое, с ярко выраженным рельефом на животе. Не классическими кубиками, но явно более острыми очертаниями, чем у меня. Я не жалуюсь и не комплексую, я всегда была абсолютно довольна своим телом. Но, блин, мое тело не выносило одновременно двух детей! А как бы выглядела я? Осталась бы моя задница такой же упругой? А грудь — не обвисла бы? Она у меня больше, чем у Лори — это видно невооруженным взглядом, значит, наверное…

— Ты сейчас так деликатно не заметила мои растяжки на жопе, — посмеивается Лори, без единого намека на кокетство или жеманство.

— Правда не заметила.

— А они есть, — она пьет шампанское, переводит взгляд с детей на мужа. А он, как будто чувствует — моментально поворачивает голову, и что-то говорит одними губами, пока раскручивает мяч на пальце, словно настоящий профессиональный игрок. — Хотела сделать лазерную коррекцию — они вроде не очень глубокие и светлые, но знаешь… Просто немного напрягало. А потом Шутов сказал, что они ему нравятся.

Я удивленно моргаю.

— Нравится? Растяжки?

— Ага, — Лори кивает, и нарочно снова подносит бокал к губам, как будто хочет скрыть слишком интимное тепло на губах. — Сказал, что это тело выносило его детей, а значит, оно уже по определению самое лучшее и самое красивое в мире. Что каждая эта полоска — это напоминание о том, как я была сильной. И ему абсолютно плевать на все эти глянцевые стандарты. Он любит меня. Такую.

Она говорит это так просто, так… обыденно, как будто рассказывает о погоде. А у меня в груди что-то обрывается. С грохотом летит в пропасть.

Я вспоминаю как сильно всегда старалась — кажется, еще с детства, потому что в голове зудело: «Нужно быть красивой девочкой, нужно быть безупречной». Что все двадцать пять лет своей жизни я только то и делаю, что пытаюсь достичь какого-то идеального идеала, потому что… Я даже не знаю, почему. Чтобы все те мужики, которые пялились на меня как на мясо, вдруг рассмотрели во мне — человека? Или чтобы Вадим увидел, что я не просто красивая куколка?

А кто ты, Кристина? Сама хоть знаешь?

Эти неуютные мысли я тоже отчаянно быстро выталкиваю из головы. Что за вечер сегодня такой — я буквально чувствую себя слепой и глухой танцовщицей на минном поле.

Лори, наверное, тоже улавливает мою нервозность — или все это буквально написано у меня на лице — но больше не форсирует никакие разговоры. Мы просто лежим в своих шезлонгах и «лапаем» глазами своих мужиков.

И я вдруг понимаю, чего мне хочется на самом деле.

Но эта мысль, хоть в ней нет ничего страшного, делает невыносимо больно.

Глава сорок третья: Барби

Я просыпаюсь не от будильника (после приезда в Калифорнию, я его просто выключила) и не от солнечного света, который настойчиво пробивается сквозь щели в жалюзи.

Я просыпаюсь от тишины. От того, что рядом со мной, на его половине этой огромной, как аэродром, кровати — пусто. Холодно. И это ощущение пустоты моментально выдергивает меня из сладкой, тягучей неги, в которой я пребывала, кажется, всю ночь.

Сердце делает испуганный кульбит. Вадим ушел? Опять?

Я резко сажусь, одеяло сползает, обнажая мое голое тело. В комнате прохладно.

Переворачиваюсь на другой бок, утыкаясь носом в его подушку, пытаясь вдохнуть его запах, удержать его в себе. Пахнет им. И мной. И нашими вчерашним ленивыми обнимашками перед сном. Это немного успокаивает.

Я переворачиваюсь на другой бок, подтягиваю под себя подушку Вадима, зарываюсь в нее носом, вдыхаю, пытаясь снова поймать ускользающий сладкий сон. Кручу в памяти весь вчерашний вечер — мы еще какое-то время посидели все вчетвером, потом Шутовы ушли укладывать детей спать, а мы с Вадимом просидели на пляже еще примерно час. Даже ни о чем особо не разговаривали — просто он сидел на песке, а я потихоньку перебралась к нему, прижалась спиной к груди и наслаждалась тем, как по-особенному вкусно стал звучать прибой. Потом мы вернулись в дом, вместе сходили в душ, но там просто мыли друг друга, смеялись и строили смешные прически из волос — в основном, конечно, это было мое почти сто процентное издевательство над ним.

А потом упали в кровать… и тоже просто лежали в обнимку, и я даже не знаю, кто в итоге вырубился первым.

У нас уже два дня не было секса. Мне странно и страшно об этом думать. Потому что… разе не для этого он взял меня с собой? Чтобы я «делала» ему настроение и правильный эмоциональный фон для красивого американского отпуска мечты? Но раздраженным или заскучавшим мое Грёбаное Величество точно не выглядит. Он как будто наоборот… мягче? Мне хочется верить, что его случайные касания, поглаживания меня во сне, если я вздрагиваю от кошмаров — это все-таки реальность, а не мелочи, которые раздувает мое влюбленное воображение.

Я переворачиваюсь еще раз, закрываю глаза в надежде вырвать еще хотя бы полчаса сна, и в это время дверь комнаты открывается.