Шипы в сердце. Том первый (СИ) - Субботина Айя

В проеме появляется Вадим.

И у меня перехватывает дыхание так резко, что я едва успеваю подтянуть ко рту одеяло и неуклюже замаскировать стон. Воздух застревает где-то в легких, и я просто лежу и пялюсь на него, как последняя идиотка, притворяясь спящей.

Он явно с пробежки. На нем только короткие спортивные шорты, носки и кроссовки. Сверху — ничего. Его тело — загоревшее, здоровущее, адски мощное, сейчас выглядит еще более совершенным. Он мокрый от пота, каждая мышца, каждый рельефный кубик на животе — как будто высечены из камня. За пояс шорт небрежно заткнуто маленькое полотенце, на голове — бейсболка, поверх которой надеты наушники. В руке — бутылка с водой. Вадим на секунду замирает, тяжело дыша, его грудь вздымается в такт дыханию, и я даже отсюда слышу, как вкусно от него пахнет океаном, солью и первобытной, животной энергией.

Он такой красивый, мамочки.

Не просто красивый.

Он, блядь, как обложка какого-то очень дорогого глянцевого журнала. Как ожившая порно-фантазия.

Авдеев замечает, что я смотрю. Я это чувствую. Но он не подает виду. Спокойно стягивает с головы наушники, бейсболку, бросает их на кресло. Проводит рукой по мокрым волосам. Подходит к кровати. А я зачем-то замираю, боясь даже вдохнуть.

— Долго еще будешь притворяться, Барби? — Его голос — хриплый, низкий, немножко рваный, немножко — игривый.

Я медленно открываю глаза.

— А ты долго собираешься расхаживать по дому в таком… непотребном виде? — ворчу, заворачиваясь в одеяло как в кокон, хотя на самом деле мне хочется сбросить его полностью, сорвать с этого мужика его шорты и…

Вадим усмехается. Садится на край кровати, и она немного прогибается под его весом.

— Прости, коза, — наклоняется, мажет губами по моим губа. Они у него соленые и теплые, приятно жесткие. — Не хотел тебя будить. Но ты так мило сопела, что не удержался.

— Я не сопела, — фыркаю я, хотя прекрасно знаю, что сопела. И, возможно, даже пускала слюни на эти дорогущее наволочки. Ну или на его плечо. — И вообще, не помню, чтобы разрешала тебе бегать топлес за пределами нашей спальни. А вдруг бы тебя увидела няня?

— Няня? — Он изгибает бровь, и в его глазах пляшут черти. — Ей лет пятьдесят, Крис.

— Бабка-ягодка опять!

— Может, еще и к Шутову меня приревнуешь, коза? — уже откровенно насмехается он.

— Ты просто невыносим, Авдеев: вместо того, чтобы сказать «конечно, женщина, сделаю как ты хочешь» — начинаются какие-то беспонтовые бла-бла-бла… — Я отворачиваюсь, пряча улыбку.

Мне нравится. Чертовски нравится вот так с ним болтать. Легко. Просто.

Без напряжения, без игр, без масок. Без страха сказать что-то не то.

Когда не нужно каждую фразу поворачивать в плоскость секса, потому что мы с ним — только про это. Но когда так, как сейчас — кажется, что нет, не только.

Вадим ложится рядом, прямо поверх одеяла. Притягивает меня к себе, обнимает прямо так — как не сопротивляющийся ворчащий кокон. Даже сквозь тонкое одеяло его тело горячее и влажное, а сердце уверенно бьется мне в спину.

— Как тебе вчерашний вечер, Крис? — Колючий подбородок упирается мне в макушку.

— Нормально, — отвечаю, стараясь, чтобы голос звучал как можно более ровно. Хотя на самом деле, это был, наверное, лучший вечер в моей жизни из тех, что мы провели не_вдвоем.

— Просто «нормально»? — Он усмехается и у меня мурашки россыпью от дыхания мне в макушку. — Мне показалось, тебе понравилось.

— Вилла со своей бухтой, Тай, вряд ли может не понравиться хотя бы одному живому существу на планете.

— Значит, дом тебе понравился? — его голос становится серьезнее.

Я замираю. К чему эти вопросы?

— Здесь… хорошо, — говорю после заминки. — Тихо. Спокойно. И океан.

— Хм-м-м, — задумчиво тянет Вадим, молчит несколько секунд, а потом продолжает: — Я подумал — может, ты приедешь сюда как-нибудь? На пару недель. Одна. Без меня. Отдохнешь. Осмотришься. Переделаешь что-то как тебе хочется. С дизайнером или с двумя, как захочешь. Здесь немного пустовато, согласись.

Я медленно перестаю дышать.

Перевариваю услышанное, мысленно одергиваясь, когда тянет повторить, чтобы убедиться, что у меня не случится приступ галлюцинаций.

Он предлагает мне… что? Заняться его домом? Вдохнуть в него жизнь? Стать его… хозяйкой?

Секундную вспышку радости моментально гасит холодная и липкая паника.

Я не могу, господи.

Нет. Нет. Нет.

Это слишком. Слишком… по-настоящему.

Я не готова. Я не могу. У меня нет на это права.

Я же просто… обманщица.

Я не могу просто так взять и сделать вид, что у нас с ним гнездование, блядь! Заказывать мебель, менять цвет стен и покупать дизайнерские полки, пока в моем телефоне существует «Марина-ноготочки».

Почему-то становится дико смешно от мысли, что если вдруг он возьмет меня замуж, это никогда не будет настоящим браком — потому что я не Кристина Барр.

Я — Кристина Таранова!

— Тай, я… — Пытаюсь что-то сказать, но слова застревают в горле. Сажусь, мягко, но настойчиво выкручиваюсь из его рук и дергаю плечом в том месте, где до сих пор ощущается отпечаток его тепла. Пытаюсь свести все к шутке, выпаливаю я, первое, что приходит в голову, хотя голос звучит чужим, натянутым: — У меня работа и очень строгий начальник! Он меня в отпуск не отпустит! Особенно на две недели.

Я вижу, как меняется его лицо. В синих глазах гаснет это тепло, уступая место знакомой, чуть насмешливой иронии. Он все понял, потому что давно считывает, как сто раз перелистанную книгу. Понял, что я испугалась. Что я сбежала.

Вадим поднимается с кровати. Медленно, но как хищник, который дал своей жертве ложную надежду на то, что она может еще какое-то время безболезненно подергаться на свободе.

— Начальник у тебя, Барби, действительно мудак, — растягивает слова тем самым, Авдеевским фирменным тоном — немного контролирующим, чуть насмешливым. — И, боюсь, его самодурство на работе — не самое страшное, что тебе светит.

Я нервно облизываю губы. Пальцы слабеют, а проклятое покрывало внезапно становится слишком скользким и буквально сползает вниз по груди.

Синий взгляд ползет вниз от моих губ — по шее, груди, животу.

Вынуждает колени разъехаться.

— Потому что он собирается так тебя выебать, что ты еще неделю ходить нормально не сможешь.

И прежде, чем я успеваю что-либо ответить, он просто подхватывает меня на руки, перекидывает через плечо, как мешок с картошкой, и тащит в душ.

— Авдеев, ты охуел?! — кричу я, колотя его кулаками по широкой, мускулистой спине. — Верни меня в кровать, немедленно!

Но он только смеется. Этим своим низким, гортанным, сводящим с ума смехом.

— Сначала душ, Барби, — говорит он, толкая дверь ванной. — И наказание. Очень долгое. И очень приятное. Для меня.

— Эгоист херов, — делаю вид, что ворчу, хотя понимаю, что уже попала.

Окончательно. Бесповоротно.

— Не самая лучшая тактика выпрашивания оргазма, — прищелкивает языком, и буквально взрывается издевательским смехом, когда я обрушиваю на его спину новую порцию ударов.

Из душа мы выходим примерно через полчаса, а может и позже.

Ну как выходим — Вадим выносит меня на руках, в состоянии заёбаной тряпочки. И в данном случае «заёбаной» — это комплимент его какой-то просто звериной неутомимости. Не знаю, шутил он или нет, когда говорил, что выколачивает из меня те обидные слова сомнения в его потенции, но, если бы у меня была возможность вернуться в прошлое, в тот ужин, я бы дала себе подзатыльник за секунду до того, как ляпну эту глупость.

Я лежу на простынях — голая, мокрая, с растрепанными мокрыми волосами и наблюдаю за тем, как он натягивает шорты. И футболку — на этом факте я почему-то с облегчением выдыхаю. Не знаю, откуда это дурное собственничество — после вчерашнего вечера в компании Шутовых, у меня ноль сомнений в том, что между ним и Лори ничего нет. Но, возможно, когда-то было — я стараюсь пока не думать об этом. Но мне нравится, что Вадим не будет расхаживать топлес перед другими женскими глазами. Даже если одни из них принадлежат бесконечно влюбленной в другого мужика женщине, а другие — пятидесятилетней няне.