Валерий Поволяев - ЕСЛИ СУЖДЕНО ПОГИБНУТЬ
Каким путем идти — первым или вторым? Каппель предложил командирам высказаться. Как на флоте: вначале слово — младшим, затем — по нарастающей, до старших командиров.
Перед оконцами горницы, где происходил сбор, так же, как и в Чистоостровской, шмыгали туда-сюда сани, запряженные бойкими сибирскими лошадками: на этот раз резвились местные мужики, ошалевшие от того, что к ним прибыло столько гостей.
Мнения выступавших разделились. Одни считали, что лишняя тысяча километров — а разница в протяженности маршрутов составляла по примерным прикидкам именно тысячу километров — погубит людей. Другие возражали им, говоря, что части сохранят силы, поскольку будут идти по прочному и ровному речному льду — это ведь не по заснеженным буреломам пробираться — да и в тех безлюдных краях нет ни партизан, ни бандитов — никого, кроме ворон и соболей. По дороге можно будет соболей нащелкать — на шубы женам...
— Да уж, собольков нащелкаешь, — мрачно отплевывались сторонники канского варианта, — сожрут вас соболя, таких красивеньких, будто котлеты с луком, и не поморщатся.
А он сидел неподвижно, сведя брови в одну напряженную линию, положив руки на стол, — главнокомандующий слушал. Когда высказались все и наступила какая-то полая гнетущая тишина, Каппель поднялся, перекрестился.
— Благослови нас, Господи...
Люди, сидевшие за столом, также поднялись и тоже перекрестились, выдохнули дружно:
— Благослови нас, Господи...
— И спаси нас, — произнес Каппель.
— И спаси нас.
— Неволить никого не могу, спорить также не буду: одним более близок путь по Енисею, другим близок путь второй. Оба пути — приемлемые. Что же касается меня лично, то я не могу идти долгим путем, я — главнокомандующий, я должен находиться в непосредственной близости от Верховного правителя, с его штабом, с золотым запасом России, который также идет в литерном эшелоне, — Каппель говорил негромко, но очень четко — он хотел, чтобы все слышали его речь, — поэтому, судя по всему, мы разобьемся на две части: одна часть пойдет со мною по Кану, вторая — по Енисею. Маршрут вы должны определить себе сами, добровольно, принуждать я никого не буду... — Каппель замолчал, оглядел каждого, кто находился в избе, и, устало потерев руки, сел.
Было тихо. Снаружи, из-под окон избы начали доноситься крики: похоже, местные мужики сцепились с пришедшими солдатами. Дело это было обычное, молодое, кулачные потасовки происходили, как правило, из-за девок. Неожиданно грохнул винтовочный выстрел.
Каппель поднял голову, поискал глазами Вырыпаева:
— Василий Осипович, разберись!
Вырыпаев поспешно выскочил за дверь.
— Прошу, господа, высказывайтесь, — предложил Каппель. — И определяйтесь.
Собравшиеся молчали. С одной стороны, они не представляли себе поход без Каппеля, с другой — Кан был слишком опасной рекой. Плюс партизаны. Эти-то уж точно отыграются на все сто: будут нападать на усталые колонны и днем и ночью, будут устраивать засады, выкрадывать людей, ставить на тропках капканы. Всего этого придется хватить в полной мере.
Сидевший рядом с Каппелем генерал-лейтенант Войцеховский опустил голову.
Муторно было.
— Ладно, поступим так, — вздохнув, произнес Каппель, достал лист бумаги, разделил его пополам, слева написал «Енисейский маршрут», справа «Канский маршрут». В «Канском маршруте» сделал приписку: «Штаб главнокомандующего», положил на лист карандаш и передвинул на середину стола. Проговорил прежним глухим голосом:
— Прошу!
Лист одиноко застыл на хорошо оскобленной поверхности стола. Здесь, в тайге, столы не мыли — после еды добела скоблили ножами, так было удобно — и скатертей никаких не нужно, и чисто. Люди молчали, никто из них не протянул руку к располовиненному карандашной линией листу бумаги — люди размышляли.
В сенцах затопал ногами, отряхивая снег, Вырыпаев, в дом он, ощущая важность момента, вошел беззвучно, как охотник. Каппель глянул на него устало:
— Что там случилось, Василий Осипович?
— Красного лазутчика поймали. Хотел застрелиться — не дали. Скрутили и отправили в контрразведку.
Было понятно: лазутчиков этих станет теперь все больше и больше, каждый шаг отступающих будет обязательно прощупываться. И так продолжится до конца пути, до Байкала, куда должна выйти армия.
Первым придвинул себе лист бумаги Богословский — молчаливый полковник, командовавший Барнаульским пехотным полком, вписал свой полк и самого себя в «Енисейский маршрут».
— Помилуйте, полковник, — не выдержал Войцеховский, — это же тысяча лишних километров. Голод, холод, безлюдье...
— У меня в полку народ привычный, ваше высокопревосходительство, — ответил Богословский, — все таежники. В лесу себя чувствуют лучше, чем в постели с пуховой периной. Мы все переможем и выйдем к Байкалу.
— Но и по Кану вы тоже выйдете к Байкалу.
— На Кане — слишком много приключений, — Богословский так и сказал — «приключений», — их надо обойти, ваше высокопревосходительство. — Голос у полковника был вежлив и упрям.— А дорога по Енисею твердая, ровная, снег везде — одинаковой глубины. Пойдем мы споро, широким шагом. Ждите нас на Байкале.
Лист бумаги зашевелился, словно угодил в течение, которое подхватило его, и лист поплыл, сделал заход в одну невидимую бухту, затем во вторую, потом в третью...
Большинство собравшихся предпочло идти с Каппелем.
На север, по Енисею, ушли лишь барнаульцы во главе с Богословским, отряд томской милиции, которым командовал поручик Труханович, и разрозненная группа солдат, выделившаяся из разных полков.
Прощались с уходившими едва ли не со слезами — так прощаются с теми, кого видят в последний раз, кто уходит навсегда — ну, будто бы уходит из жизни...
Над деревней с типичным речным названием Подпорожная летали большие жирные вороны.
Кан — река мрачная, с крутыми черными берегами, с которых постоянно сыплется вниз снег, шуршит противно, злобно, рождает в душе холод, от холода этого даже зубы спекаются, не разжать их, голова перестает соображать, в ней словно свистит ветер, на черных камнях бугрится намерзь, она видна далеко, похожа на пещерные наплывы, над намерзями висит стеклистый парок — это из каменных колдовских глубин на поверхность пробивается соленая горячая вода, стремительно остывает, стреляет теплом, остатками его, обращается в какое-нибудь несуразное изображение — то в ведьмин лик, то в мужика нехорошего, сердитого, кривоглазого, то в зверя лютого.
Мороз застыл на одной отметке, он не поднимался и не опускался, держался на минус тридцати пяти. Лед гулко поухивал под ногами, в нем обнаруживались гнилости, пустоты, потому звук и был таким слоистым, гулким, будто рождался в глуби гигантского барабана, выплескивался наверх, оглушал людей.
Сверху, с каменных закраин, на лед сползал курумник — снег, перемешанный с дробленой каменной породой, с крошкой, способной, когда ее много, перемолоть кого угодно. Он образовывал на Кане целые горы. Иногда лед проседал, и снизу просачивалась парящая вода, на морозе мигом превращалась в корку, прочно стискивала горы породы.
Хоть и камень был всюду, камен да камень — все стиснуто льдом, а иногда встречались чистые дымящиеся окна, в которых трепетала, дрожала, будто подогреваемая на огне, неспокойная черная вода. Кан даже зимой, когда все реки спали, бодрствовал, подтачивал берега, валил толстенные деревья; те, промерзшие насквозь, опрокинувшись с высоты, врубались шапками в лед, раскалывались на несколько частей, и здоровенные обобки, по нескольку центнеров весом, прыгали по льду, как городошные рюхи.
Длинная серая колонна двигалась по реке.
Впереди — разведчики, самые сильные люди, которые привыкли рисковать. А риск в этом движении был сокрыт немалый: под толстым, иногда в полтора человеческих роста слоем снега попадались скрытые промоины — их не разглядишь, не прощупаешь палкой, невидимые глубинные струи точат лед, растекаются; единственное, что выдает их, — снег, он на таких промоинах горбится угловатым выступом, поблескивает гладкой, хорошо обдутой макушкой, других примет нет.
Пробовали пускать перед людьми лошадей, чтобы они торили хотя бы первый, начальный след, но ноги у коней быстро обмерзали, превращались в такие ледяные обрубки, в бревна, лошади падали... Внизу, под слоем снега все время гуляла, сочилась, растекалась во все стороны вода.
Пришлось лошадей оттянуть назад.
Генерал Каппель старался быть в первых рядах, среди разведчиков, сердился, если его оттирали либо просто выдавливали из шеренги идущих впереди. Вырыпаев подскакивал к нему, успокаивал, старался найти нужные слова, чтобы убедить генерала, и если находил, то Каппель отставал немного...
Иногда главнокомандующий останавливался, доставал из сумки карту, пробовал определить, как много они прошли, но карта ничем не радовала генерала: счет их борьбы со снегом, с рекою, со льдом, с расстоянием шел не на километры, а на метры.
