Валерий Поволяев - ЕСЛИ СУЖДЕНО ПОГИБНУТЬ
Иногда на лед впереди выскакивала какая-нибудь шустрая зверушка, изумленно вглядывалась в нескончаемую вереницу людей, хвост которой терялся где-то вдалеке, и, пискнув испуганно, исчезала.
Часто выходили соболи — гибкие, круглоухие, с веселыми смышлеными мордочками. Каппель щурился озабоченно, глядя на зверушек, и, не веря, что видит соболя, спрашивал у проводника:
— Это соболь?
Тот отвечал не глядя — он давно уже засек зверя:
— Соболь, соболь, ваша милость.
Попадалось много волчьих следов — серые, не боясь, выходили на лед, простреливали глазами пространство, потом наметом вымахивали на закраину берега и исчезали в тайге.
Если передняя шеренга идущих — разведчики — врубалась в снег грудью, проваливалась в него с головой, то в хвост колонны, за людьми с обозом тянулась широкая, хорошо накатанная дорога. Насколько тяжело было двигаться головной колонне, измотанным людям, каждые пятнадцать минут сменявшим друг друга, настолько легко шел хвост, сам обоз.
Чтобы передвинуться из головной колонны в хвост, требовалось не менее полутора часов — так плотен был людской поток.
Кто только не двигался в обозе — и бабы, укутанные в шали; и дети, странно молчаливые, в многочисленных одежках, похожие на огромные вилки капусты; и купцы с запасными конями в поводу — в Чистоостровской, да и в Подпорожной платили за них огромные деньги, — с коваными сундуками, высовывающими свои обмахренные инеем углы из кошевок; раненые, которые не согласились остаться в деревнях, умоляли взять их с собой, хотя у людей было больше шансов умереть, чем выжить, они были рады, что их все-таки решили взять... Были здесь и молоденькие гимназистки с печальными глазами, и скорбные женщины с клюками, и монашенки, следовал с обозом и батюшка, который вез церковный скарб на двух телегах — саней священник не достал, — и, моля, чтобы все закончилось благополучно, вставал в телеге, поднимал над головой икону и, держа ее обеими руками, рисовал в воздухе большой крест, осеняя идущее войско.
Колонна двигалась на восток, в обход крупных железнодорожных станций.
Не заметить такую гигантскую колонну было невозможно, она была видна отовсюду, с любой горы. Огромная извивающаяся змея бросалась в глаза, и красные партизаны, естественно, не упускали своего шанса.
В тыл колонны хотели пустить полк, которым командовал Федяинов. Комполка вызвали в штаб армии, но Федяинов, закаменев лицом, отвел взгляд в сторону.
— Я считаю, что полк не готов к выполнению такой задачи, — заявил он.
Помощник начальника штаба, усатый, с бледным лицом, похожий на легендарного комдива Чапаева, сжал глаза в щелки, зрачки у него сделались острыми, как укусы.
— Это как прикажете понимать, товарищ Федяинов? — жестким свистящим шепотом спросил он, недовольно приподнимаясь на стуле.
— Полк на треть выбит, треть из тех, что осталась, не имеет лошадей — из кавалерийского полка мы давным-давно превратились в пехотный, в атаку на станцию Минино ходили в пешем строю. Фуража тоже нет. С пополнением жидко. Из тех, кто приходит к нам с пополнением, проще сделать астрономов, а не солдат. Бросить полк за обученными каппелевцами — значит окончательно погубить его. — Федяинов вновь отвел взгляд в сторону.
— Та-ак, — прежним свистящим шепотом протянул помощник начальника штаба армии — ни шепот его, ни поза ничего хорошего Федяинову не сулили. —Та-ак...
Конечно, не это было причиной отказа Федяинова — в революционном огне сгорали не только полки — целые дивизии, корпуса и армии, полк — это тьфу, спичка, маковое зернышко, потерять полк — только доблести себе прибавить, это знал и Федяинов, это знал и помощник начальника штаба армии.
Вечером Федяинов был отстранен от командования полком и взят под арест как человек, нарушивший революционную дисциплину.
Но полк от позорного дела — добивать лежачих — он уберег.
Преследовать отступающих, щипать колонну белых, откусывать от нее ломти пожирнее поручили партизанам. Но партизаны — это не регулярное войско, партизанская вольница допускала все, в том числе и побеги с поля боя, партизаны и залп из винтовок не всегда могли толком дать — били вразнобой, горохом, пули их летели куда угодно, только не в цель.
Партизан каппелевцы особо не опасались.
В том месте Кан делал крутой поворот — река даже наклонялась в одну сторону, как телега, которую, разогнав, заставили нырнуть в боковой проулок. Черные скалы тянулись друг к другу, сжимались, с них ссыпалась ледяная крупка, на ветру пронзительно гудели сосны, звук их был зловещим, трепетным — души людские сжимались, слыша его... Когда под скалами прошла головная шеренга солдат, пробивавших дорогу в высоком, шевелящемся на морозе снегу, на скалах, и слева и справа, появились люди.
Люди эти были крошечными, как тараканы — не больше прусака среднего размера. Хоть и не казались канские скалы высоченными, не купались в жесткой небесной бели, а люди на них выглядели очень маленькими.
Хлопнул выстрел. Он прозвучал так громко, что у одного солдата в ухе лопнула барабанная перепонка, он завопил жалобно, как вопит заяц, угодивший в силок, под эти вопли вниз полетели гранаты.
Колонна мигом ощетинилась штыками, преображение произошло стремительно, по скалам грохнул дружный залп.
Вслед за гранатами вниз понеслись люди — каппелевцы били метко, четыре человека шлепнулись на лед, прямо на собственные гранаты, три человека с одного берега и один, тяжело раскорячившись в полете, — с другого.
Следом за первым залпом ударил второй. Со скалы сорвался еще один партизан, наряженный в новенький романовский полушубок.
Гранаты, по-козлиному скакавшие по льду, рвались, будто шрапнель, — с треском, проделывали во льду ямы, секли людей крошевом, но ни в одном месте не пробили лед до нижнего края — слишком прочный был покров на этом участке реки.
— Может, послать людей на скалы, чтобы проверили их и, если там будут партизаны, выкурили бы. — Вырыпаев отодрал от лица башлык, примерзший к живой коже.
— Не надо. Партизан там уже нет, — сказал Каппель. — Они ушли. Тактика их известная: мгновенный налет, мгновенный укус и — побыстрее за огороды, в вольную степь. Мы же с тобою, Василий Осипович, собирались точно так же действовать, когда писали бумагу в Ставку Верховного правителя.
— Так, — голос у Вырыпаева сделался ворчливым, — только толкового ответа не получили. Генерал Лебедев постарался... Будто мы ничего не писали. — Вырыпаев удрученно качнул головой, снова натянул на нос башлык. — Зато в условиях фронта какой курицей оказался этот Лебедев, а?
Каппель никак не отреагировал на эти слова.
Каждый день, пока эшелоны двигались по железной дороге, Каппель обязательно покидал штабной вагон, пересаживался в автомобиль, который по деревянным слегам спускали с открытой платформы, и отправлялся на фронт. Там, где машина не могла пройти, приходилось пересаживаться на коня.
Становилось все яснее, что сдержать свой бег откатывающаяся армия сможет только в Красноярске либо еще дальше — в Забайкалье. В Забайкалье и власть была крепкая — атамана Семенова Григория Михайловича, человека с железными кулаками.
Как-то Каппель выехал на участок Степной группы, руководимой Лебедевым — тем самым светским блестящим генералом Лебедевым, который, судя по всему, умел хорошо танцевать на паркете, покрытом скользкой мастикой, и ощущал себя совершенно по-иному в условиях фронта, боя, стрельбы.
Во всяком случае там, где должен был находиться командующий группой, Каппель генерала не нашел.
Автомобиль Каппеля — громоздкий, с широкими колесами «Руссо-Балт», на радиаторе которого болтался полосатый георгиевский флажок — отличительный знак главнокомандующего, был виден издали, по нему со стороны красных несколько раз стреляли, но пули не долетали до машины — слышались только далекие хлопки выстрелов да снег с шипением прожигали горячие свинцовые плошки. Если автомобиль застревал, то из снега ему помогал выбраться конвой.
Штаб Степной группы по плану должен был находиться в небольшом сельце, вольно расположившемся посреди двух густых таежных гряд, — у селян были огромные огороды, амбары, которые не взять орудиям, бани, клети, сараи; жили люди здесь богато, ко всякой власти, независимо от ее цвета, относились подозрительно, шапки перед генералами не ломали. Не стали ломать и перед Каппелем. Каппель обратил на это внимание, усмехнулся:
— Хорошо живет здешняя публика!
Конвой остановил какого-то поручика с перевязанной рукой, в шинели с прожженной полой, — видно, недоглядел служивый, притомился, уснул подле костра.
— Где находится штаб генерала Лебедева?
Поручик вытянулся, как на плацу, от напряжения у него даже лицо обузилось:
— Не могу знать!
— Штаб что, в этом селе не появлялся? Тогда кто же отдает приказы? Откуда они приходят?
— Не могу знать! — заведенно повторил поручик. — Приказы я получаю от своего полкового командира.
