Валерий Горбунов - Секреты для посвященных
— Форменное безобразие, — комментирует услышанное Лихо. — Вот вам хваленая американская демократия в действии. На словах превозносят волю народа, а на деле нагло ее попирают.
— Я не о том, — говорит Дик.
— А о чем?
— Почему в Америке всюду демонстрации за мир и разоружение? А у нас нет. Тишь, да гладь, да божья благодать.
— Не понял, — нахмурив кустистые брови, говорит Лихо.
Дик продолжает:
— А наш народ разве за войну?
— Конечно, нет. У нас таких дурней нема.
— Так почему мы не выходим на улицу с плакатами?
— Да ты мозгой пошевели, солдат. Кого нам с тобой призывать к разоружению?
— Как кого? Правительство. Американцы же свое призывают…
— Так то американцы! У них правительство какое? Антинародное. А у нас?
— Что у нас?
— Будто не знаешь. У нас правительство выражает волю народа.
— А откуда оно знает нашу волю, если мы ее не выказываем? На демонстрации и митинги выходим только по команде, своих лозунгов и плакатов не вывешиваем.
— Разве в демонстрациях и митингах дело? Наше правительство тысячами нитей связано с народом.
Дик дерзко перебивает генерала:
— Слыхали. До перестройки. А потом выяснилось, что не народ управляет правительством, а правительство народом. Как хочет, так и вертит. Потому-то и затеяли перестройку. Чтобы было наоборот…
Генерал морщит лоб, размышляет. Конечно, проще всего прикрикнуть на солдата, обругать его, заставить замолчать. Многие командиры, для него это не секрет, так и поступают. Многие, но не он. Есть только один способ добиться того, чтобы люди тебе верили. Говорить им правду. Вот он и думает, что сказать этому парню.
— Я понимаю, что ты имеешь в виду. Да, надо признать, долгие годы в стране допускались серьезные извращения ленинской политики. Сталинское правительство действовало от имени народа, а подлинные его интересы игнорировало.
— А как определить, какие интересы подлинные, а какие не подлинные, если мы будем молчать?
— Ты вроде бы не молчишь, — с усмешкой говорит Лихо. — Рядом с тобой генерал сидит, твой начальник, а ты его атакуешь и в лоб, и с фланга. Только не пойму, чего добиваешься? С лозунгами на демонстрацию хочешь ходить? Так потерпи немножко: вот отслужишь, вернешься домой и иди митингуй, если душа просит. Только по мне лучше не митинговать, а работать, жизнь нашу улучшать. Больше толку будет.
— А солдату, выходит, митинговать нельзя?
— Нельзя, браток. Никак нельзя. По уставу не положено. Под трибунал можно загреметь.
Несколько минут длится молчание.
Потом Дик произносит:
— А еще я по телеку видел, как на полигоне Капустин Яр началось уничтожение боевой техники. Подорвали три твердотопливые мобильные ракеты СС-20.
— Три — это только начало, — говорит Лихо. — Всего по договоренности нам придется уничтожить более восьмисот ракет средней дальности. Одни подорвут, другие запустят в космос, а третьи разрежут на части.
— А не жалко? Делали-делали, а теперь сами же уничтожаем.
— Да не только о ракетах речь. Разве не слышал? Армия сокращается на полмиллиона человек. На пять солдат один офицер. Это же ломка скольких судеб… А сколько вооружения пойдет в плавильные печи! Ведь на все это столько сил затрачено, столько средств! Честно скажу, мне как профессиональному военному, всю жизнь проходившему в шинели, жалко. Но умом понимаю. Мир-то изменился. Раньше считалось: чем больше техники, тем лучше. А теперь принцип сверхвооруженности летит ко всем чертям. Переходим к новому принципу — разумной достаточности для обороны. Безопасность на компромиссной основе. Словом, тот же паритет, но на более низком уровне. Понятно я говорю, солдат?
— Что я, малограмотный что ли? Одного я не пойму: на других полигонах вон что творится, а у нас тихо. Мы в разоружении не участвуем, что ли?
— Не гони лошадей, солдат. У нас полигон особый. Испытательный. Его роль в новых условиях еще более возрастает. Ясно?
— Ясно, — произносит Дик, но таким тоном, что видно: слова генерала убедили его не до конца. Какая-то невысказанная мысль гвоздем застряла в его стриженой голове.
Лихо начинает сердиться:
— Ты вот что, умник, лучше скажи: матери давно не писал?
Дик тотчас же, как еж, ощетинивается колючими иглами.
— А при чем тут это?
— А при том. Я что, подрядился за тебя переписку вести?
Дик краснеет. За последние два месяца он написал три письма Лере и ни одного матери. Лера ответила один лишь раз. И ее письмо не очень-то понравилось Дику. Она доказывала, что фотография и заметка в газете никакой роли в его призыве не сыграли, что автор заметки Грачев неплохой человек. Письмо завершалось советом Дику постараться заполучить в армии какую-нибудь специальность — пригодится в мирной жизни. Дика этот практицизм его недавней подруги удивил, он запомнил ее совсем другой. А приписка и вовсе вывела его из себя: Лера просила Дика в случае встречи на полигоне с Вячеславом Грачевым обязательно передать ему от нее привет и сказать, чтоб он на нее не сердился. Какие-такие дела появились у Леры с этим очкариком? И почему он должен на нее сердиться?
Дик, во всяком случае, на нее рассердился как следует, даже разорвал ее письмо на четыре части, но не выбросил, а остыв, склеил… и спрятал в нагрудный карман.
О матери он, честно говоря, все это время и не вспоминал.
— Она что, товарищ генерал, снова вам письмо настрочила?
— А что же ей остается? Материнское сердце покоя не знает. Где ее ненаглядный, что с ним? Почему нет писем, жив ли? А сын в молчанку играет. Откуда у вас, молодых, такая жестокость к родителям? Вот я чего не пойму.
И снова — тишина. Только слышно, как гудит мотор, шуршат по асфальту шины, да время от времени дорога бросает в лобовое стекло мелкой галькой.
— Товарищ генерал, — уже другим, официальным тоном обращается к Лихо Дик. — Как там насчет моей просьбы — перейти на ракетовоз?
— Думаешь, там тебе легче будет?
— Я легкой жизни не ищу. Настоящим делом хочу заняться.
— А генерала возить — это не дело?
— Честно?
— Только так.
— Тут я что-то вроде денщика при вас. Нет, вы не подумайте… Я ценю… И вы… И Вера Никитична… — он замолкает.
— Трудно вас понять, молодых. Ладно, подумаю, что можно сделать, — со вздохом говорит Лихо.
И снова шумит мотор, под колеса стелется дорога.
Созревают в стриженой голове смелые, до безрассудства, мысли.
7Дика перевели с «Волги» на другую машину. Но не на ракетовоз, как он мечтал, а на обыкновенный Камаз, перевозивший с места на место всякую всячину.
— Покажи себя хорошо на грузовой, тогда подумаем и о ракетовозе, — пообещал генерал Лихо.
Дик был разочарован.
Все последние дни он находился в состоянии нервного возбуждения. Его огорчала холодность Дюймовочки, не спешившей отвечать на его письма. Он сердился на нее, сердился на самого себя. Еще совсем недавно был свободным «меном». Человеком «системы», смело бросавшим вызов всем — матери и отцу, школе, комсомольским отрядам, милиции. А здесь, на полигоне, как-то незаметно для себя превратился в кроткого агнца, хуже того — денщика, прихлебателя.
Ему хотелось доказать — и Лере, и себе самому, всему миру, что он остался таким, каким был прежде, гордым и несгибаемым. Как это сделать? Озарение постигло Дика во время недавнего разговора с генералом Лихо. Наша страна — за мир, это ясно, сокращается армия, уничтожаются ракеты. Но почему в этом никак не участвует он, Дик? Потому что он простой солдат? А солдат что, не человек? Вот он возьмет и вывесит свой личный лозунг. Что-нибудь такое: «Мы, солдаты, за мир и разоружение. Хотим домой!» Хорошо бы приладить его на какое-нибудь видное место — лучше всего было бы на готовую к запуску ракету или на ферму стартовой башни. Чтобы лозунг увидело побольше людей. Он отдавал себе отчет: сделать это будет трудно, ну да ладно, что-нибудь придумает. Пусть ему влетит за такую самодеятельность, зато будет что рассказать Дюймовочке и людям «системы», когда он, отслужив срок, вернется к своим.
В политотделе, где его знали как водителя генерала, Дику удалось раздобыть белой бумаги, ножницы, клей. В укромном месте он вырезал буквы, из которого сложится будущий лозунг. В последнюю минуту решил его укоротить. Слова «хотим домой» добавлять не будет, а то его могут обвинить в подстрекательстве к дезертирству.
Теперь оставалось раздобыть красное полотно. Сделать это оказалось нетрудно. Над входом в местную школу-десятилетку висел транспарант: «Учиться только на отлично!» Поздно вечером он аккуратно снял его. Перевернув красное полотнище, на обороте наклеил свой текст.
…В день запуска ракеты с метеорологическим спутником его послали на стартовую площадку отвезти бобину с кабелем. Погрузив ее в кузов, Дик отправился в путь. День был прохладный, но ясный, белые облака напоминали округлые буквы, наклеенные на голубую ткань неба. Настроение у Дика было приподнятым. Он думал о том, что вскоре вернется в Москву, встретится с Лерой. Может, она к тому времени успеет соскучиться по нему и встретит с радостью… А что дальше? На это у него фантазии не хватило. Пожениться, наплодить детей, жить на скромную зарплату, едва сводя концы с концами, питаться готовыми котлетами? Ну уж нет!
