Валерий Горбунов - Секреты для посвященных
Быстро умылся, сделал физзарядку — на генеральском теле ни грамма лишнего жирка. Потрогал рукой загривок, помял, потискал: пуще всего не любил Лихо генеральских загривков с толстыми валиками жира, такие загривки вызывали в нем предубеждение. Надел спортивный костюм и сделал утреннюю пробежку вокруг ближайших кварталов, на ходу обмениваясь шутками с такими же, как и он, бегунами. На бегу хорошо думалось, и к тому времени, как он очутился на кухне, где жена Вера Никитична точно в срок, минуту в минуту, поставила перед ним чашечку кофе с поджаренным хлебцем, план на сегодняшний день был у него готов.
Первое место в плане было отведено расследованию отвратительного случая — проявления той самой дедовщины, о которой много писалось в прессе. Что это такое, дедовщина? К нашему стыду, в некоторых воинских частях возобладали порядки, свойственные не армии, а уголовному миру. Были факты, когда старослужащие низводили молодых солдат до положения своих прислужников, чуть ли не рабов, издевались над ними, унижали их человеческое достоинство. То был позор! Почитывая такие историйки в осмелевших за последнее время газетах и журналах, Лихо дивился безответственности командиров и политработников, допускающих во вверенных им подразделениях подобные безобразия, и радовался, что уж в ракетных-то войсках такого быть не может.
И вдруг вчера вечером ему докладывают, что в автохозяйстве молодой солдат избит. И кем? Своими собственными товарищами. С этим надо немедленно разобраться.
И вот перед генералом в его просторном кабинете стоит молодой солдат. Лихо внимательно вглядывается в его смуглое, узкое лицо с запавшими глазами. В них горит желтый огонь неуступчивой силы. Хотя внешне все в порядке — и в стойке, и в одежде, — в парне угадывается какая-то развинченность, словно кости уже потеряли жесткость, а члены тела удерживаются в необходимом положении лишь крайним напряжением воли…
Василий Демьянович, широкоплечий, седоватый, минуту-другую смотрит на Резникова сочувственным взором, потом тихо произносит:
— А ну-ка запри дверь…
Тот непонимающе оглядывается назад, в глазах его мелькает страх.
— Поверни ключ. И не бойся. Я хоть и генерал, а тебя не съем.
Солдат передергивает плечами, что должно означать: «А я не боюсь». Он подходит к двери, запирает ее.
— А теперь раздевайся. Догола.
— Зачем? — вырывается у парня.
Лихо сводит мохнатые брови, как бы напоминая: солдату с генералом спорить не положено.
Дик разоблачается. Одежду небрежно бросает на стул.
— Собери, положи как надо.
Чувство жалости охватывает Лихо. Явно недокормленный подросток. Все ребра можно пересчитать, на спине лопатки сходятся друг с другом. Живот втянут, коленки мосластые, как у щенка… И весь в сине-багровых подтеках от ударов, нанесенных аккуратно, через что-то мягкое. Одеяло, что ли?
У Василия Демьяновича всплывает в памяти только вчера полученное письмо. От солдатской матери. Постой-ка… Там, кажется, эта же фамилия — Резникова. Он лезет в ящик, достает письмо, прочитывает еще раз. И снова чувствует, как комок жалости поднимается из груди вверх, к горлу. Трудная судьба, постоянное недоедание, вино, может быть, наркотики. Тяжелый, изломанный характер…
Он вспоминает себя семнадцатилетним, едущим в Германию на крыше вагона. Ему, Ваське Лихо, разве слаще было? Отец и двое братьев пали на войне. Мать одна тянула семью. А дети ей помогали. Сейчас дети родителям не помогают. Не принято. Смотрят на них, как на пустой засыхающий колос, который произвел на свет зерно и теперь должен безропотно клониться вниз, истлевать, удобряя землю.
— Одевайся, — говорит Лихо. — И скажи: у твоей матери когда день рождения?
Резников удивлен: он не понимает, зачем он вызван. Торопливо одевается, стараясь поскорее скрыть подростковую наготу и эти сине-багровые пятна на теле.
— День рождения? Шестого июля… Или нет, девятого. Нет-нет, в июле у нее именины, а день рождения где-то в конце года.
Лихо мрачно смотрит на него:
— Не помнишь. Да и к чему помнить… Мать больная, бедная. Что с нее взять? А вот она о твоем дне рождения помнит. Может, скажешь, на какие-такие деньги она тебе магнитофон шлет? У нее ведь пенсия по инвалидности.
Узкое лицо наливается густой бурой краской. Из узких щелей с ненавистью смотрят на генерала глаза. Парень чувствует всю некрасивость, всю унизительность своего положения, но отрицает за окружающими право творить над собой суд.
Лихо это понимает.
— Да, я тебя не уважаю, — спокойно говорит он. — Так же, как я, тебя, видимо, не уважают и твои товарищи, устроившие тебе трепку. Я не буду доискиваться, кто они, за что именно тебя отделали. Знаю: за дело. Вот что сделаем. Ты кого возишь, майора Вихрова? Я попрошу, чтобы он недели на две уступил мне тебя. Мой-то шофер, Андрюшка, демобилизовался. Пока нового подберут, покатаемся вместе. А потом переведу тебя на ракетовоз. Не сразу, конечно. Надо тебя еще подучить, и вообще… Ты-то сам хочешь на ракетовоз?
— Хочу! — сорвалось с губ парня.
— Лады. Я распоряжусь. Сегодня ровно в восемнадцать у штаба при моей машине. И чтобы все было в норме.
— Можно идти?
— Свободен.
Парень изо всех сил рвет на себя дверь, совсем позабыв, что она закрыта.
— Ты ключ-то поверни… Зачем замок зря ломать.
Ох, сколько за свою долгую жизнь Лихо подобрал ключей к сложным человеческим «замкам»! Но странное дело, чем дальше, тем не легче, а тяжелей. Видно, «замки» становятся все сложней и сложней.
При выходе из штаба Дик нос к носу столкнулся с московским журналистом Грачевым. Он не рад был этой встрече.
— Ну, как день рождения? — приветливо спросил Вячеслав. — Хорошо повеселились?
— Лучше некуда.
— А где батарейки? Ты обещал отдать. А то мои уже совсем садятся.
Дик отвернулся.
— Батарейки, спрашиваю, где?
Дик и сам не знал, где они. Ребята выбросили их, видимо.
— Украли.
Грачев помолчал. Глаза его под очками сузились от гнева.
— Слушай, ты… Ты попросил тебя выручить. Я выручил. А ты в ответ меня подвел. Ты знаешь, как это называется?
— А пошел ты… — грубо сказал Дик и почти бегом двинулся к машине.
— Ну и дрянь, — донеслось ему вслед. — И носит же земля таких.
Вячеслав был взбешен. Его возмущал этот мальчишка, презиравший общество, но между тем исправно пользовавшийся всеми его благами. Кстати, не заработанными лично. Эгоцентрист. Потребитель. Асоциальный тип. Как он попал сюда? Ракеты, таящие в себе огромную разрушительную силу, сами по себе не взлетают. Их запускают люди. Самые знающие, самые организованные, самые преданные, самые надежные. Этому Дику здесь не место.
Как ни странно, о том же самом думал в эту минуту, усаживаясь в машину, и сам Дик. Из царства ничегонеделания, разгильдяйства, вседозволенности, в котором, как на островке в океане, ухитрялись существовать среди нашей жизни доморощенные хиппи, он по мановению волшебной палочки перенесся в этот строго засекреченный, жестко организованный тайный мир, где были сосредоточены орудия огромнейшей убойной силы, могущей принести гибель всему живому. Сознание того, что здесь, вокруг него, возможно, под его ногами бушует в тесных металлических и бетонных коконах сверхмощная энергия, которая может быть выпущена наружу простым нажатием кнопки, подавляюще и одновременно возбуждающе действовала на его слабую, неокрепшую психику. На него часто накатывало нечто вроде истерики. Во тьме грезились страшные картины: по его воле или по причине допущенной им неловкости или ошибки огненный смерч вырывается из-под земли и заливает планету валом кипящего огня. И это сделал он один — человек, неизвестно для чего рожденный на свет полубезумной матерью и не нужный никому! Дрожь ужаса и восторга охватывала его.
Дик захлопнул дверцу, успокоился. Подумал: сейчас этот журналист накапает на него генералу со странной фамилией Лихо, и его, Дика, выбросят из этого закрытого района.
И правильно сделают. Так будет лучше — и для него самого, и для них.
Он повернул ключ стартера так свирепо, как будто поворачивал ключ на пульте запуска межконтинентальной ракеты.
4Это было как удар молнии! Еще только вчера вечером (и вечер и ночь он провел у Раисы Сметаниной) Гринько радовался, как хорошо у него идут дела, твердил молодой женщине, что это она принесла ему счастье. И вот на тебе: появляется какой-то малозаметный с виду офицерик и все переворачивает с ног на голову. Откуда он здесь, в этой глуши, взялся? И как может под личиной заурядного служаки скрываться могучий мозг исследователя? Откуда у него, у этого капитана Савостикова, такая свобода мышления, доступная лишь тем, кто многие годы упражнял свой мозг в сложнейших интеллектуальных занятиях, в разрешении задач, казавшихся не разрешимыми? Откуда? Кто он, этот человек? Навел справки, узнал. Оказывается, инженер-механик — большой знаток электрических схем и вообще всех тайн новой техники.
