Валерий Горбунов - Секреты для посвященных
Что поразило здесь Вячеслава Грачева в первый день? Он ожидал попасть в воинскую часть, в обнесенное колючей проволокой отчужденное пространство, где каждый шаг, да что там шаг — каждый взгляд постороннего находится под неусыпным и строгим контролем, в переплетение закрытых ходов и тесноту подземных бункеров, а очутился в щедро залитом солнечным светом многоэтажном городке с широкими улицами, магазинами, возле которых озабоченно сновали женщины с сумками (правда, все без исключения молодые), и точно такие же, как в Москве, детишки, напоминавшие в своих комбинезончиках космонавтов, играли в зеленых скверах.
— Не так давно здесь была тайга, болота, — сказал майор Беликов. — Островков тве́рди — раз-два и обчелся. А ведь надо было возвести сооружения ох какие массивные! Пришлось вынуть почти миллион кубометров грунта и уложить свыше тридцати тысяч кубометров бетона. Причем, учтите, работы шли круглый год в условиях труднопроходимой тайги, суровых морозов зимой, раскисших болот и гнуса летом.
— Мы сами любим создавать себе трудности, — пожав плечами, сказал Вячеслав, скептический сын последней четверти двадцатого века. — Зачем было забираться в такую глушь?
Беликов объяснил. Если ракету запускать на восток, лучше всего это делать с площадки, расположенной поблизости от экватора. То есть на юге страны. Тогда скорость вращения Земли как бы добавляется к скорости ракетоносителя. А вот если нужно запустить полезный груз на полярные или околополярные орбиты, тут уж лучше расположиться в высоких широтах.
— Все ясно, — ответил Вячеслав, с удовольствием вдыхая свежий воздух. Он уже бывал в этих краях — Сосновский леспромхоз, куда он приезжал не так давно, расположен где-то неподалеку. Тогда было начало лета. Сейчас лето шло к концу. Не за горами осень. Но солнце еще грело, листва была зелена, и даже трудно было себе представить, что впереди адская стужа, пронизывающие ветры, низкое свинцовое небо.
— Однако нам сюда. Здесь наш музей.
Вячеслав поморщился.
— Я вижу, для вас музей — это нечто вроде зубной амбулатории. Я сам не большой любитель музеев. Но у нас тут свой ритуал.
В музее Вячеслав переписал себе в блокнот один документ. Он относился к 1933 году.
«Мы, нижеподписавшиеся, комиссия завода ГИРД по выпуску в воздух опытного экземпляра объекта „09“… осмотрев объект и приспособление к нему, постановили выпустить его в воздух. Старт состоялся на станции… инженерного полигона Нахабино 17 августа в 19 часов 00 минут. Вес объекта приблизительно 18 кг. Вес топлива (бензин) 1 кг, вес кислорода 3,45 кг. Продолжительность полета от момента запуска до момента падения 18 сек. Высота вертикального подъема приблизительно 400 метров…»
Итак, первый советский ракетный полигон находился в Нахабине. То был пустырь, как объяснил Беликов, заброшенный пустырь, заросший снытью и лопухами. Именно здесь взлетела в небо первая жидкостная ракета. Начальником ГИРДа был Сергей Павлович Королев. Будущий генеральный конструктор.
И еще два экспоната привлекли внимание Вячеслава. Старый пулемет «максим» в рыжей ржавчине (из такого пулемета строчил по врагу в кинофильме отчаянный Петька, которого играл артист Кмит, а Чапаев — Бабочкин в бурке на плечах выбрасывал вперед свою руку, увлекая бойцов в атаку). А рядом с «максимом», некогда грозным оружием гражданской войны, стоял макет современной баллистической ракеты, способной за полчаса пересечь полмира и разнести целый город. На стенде были написаны ленинские слова: «Всякая революция лишь тогда чего-нибудь стоит, если она умеет защищаться».
— А теперь, — сказал Беликов, — мы направимся в монтажно-испытательный корпус.
4Предыдущее испытание окончилось неудачей. Вскоре после пуска ракета отклонилась от курса, сработала система АПР (аварийного подрыва). Такой исход всегда — болезненно переживаемое поражение, даже в том случае, когда возможность неудачи и предусмотрена. Положение усугубилось тем, что неудача не прошла незамеченной. Какой-то щелкопер принял увиденное из иллюминатора самолета, пролетавшего в этом районе, за НЛО, чуть ли не за прилет марсианина, и накатал об этом в своем журнале восторженный репортаж.
Как водится, создали комиссию для выяснения причин сбоя. Подозрение пало на один из автоматов, созданных на фирме «Южная».
…Ракета в полете движима двумя силами — силой тяги, создаваемой мощным двигателем, и силами аэродинамики. Точка приложения равнодействующей этих сил называется центром давления. Расположение центра давления относительно центра массы ракеты сказывается на ее устойчивости в полете. Если центр давления впереди центра массы, ракета оказывается в состоянии неустойчивого равновесия. И тогда любой порыв ветра, нарушение геометрических форм ракеты или симметрии тяги способны привести к отклонению ракеты от траектории. Выходит, надо увеличить устойчивость ракеты в полете. А как это сделать? Сдвинуть центр давления назад. С этой целью применяют стабилизаторы, так называемое хвостовое оперение. Но это срабатывает на небольших по размеру ракетах. Не очень-то помогает и другой прием — придание ракете вращательного движения вокруг продольной оси. Для больших управляемых ракет это сделать невозможно. Остается применить специальные автоматы, которые как бы выполняют роль оперения и сохраняют устойчивость оси ракеты.
На борту баллистической ракеты работают автоматы двух видов — автомат стабилизации и автомат управления дальностью. Вот один-то из этих автоматов и подвел.
Ознакомившись с заключением комиссии, генеральный конструктор фирмы «Южная» Твердохлебов создал три параллельных группы, которые независимо друг от друга должны были создать варианты конструкции сомнительного автомата. Одну из групп возглавил Гринько. Вскоре он положил на стол шефа чертеж нового устройства. Генеральный сдвинул очки на кончик длинного, с широкими крыльями носа и, взглянув на ученика и заместителя поверх стекол, спросил тем неприятным скрипучим голосом, который появлялся у него в моменты особого возбуждения:
— Оригинальничаем?
Гринько насупился, буркнул:
— А что, плохо? Никуда не годится?
— Неплохо. Совсем неплохо. Но штука новая, необстрелянная. Как она себя поведет там… на высоте… — крючковатый старческий палец генерального покрутился в направлении люстры. — А ведь в народе как говорят: «Кто не рискует, тот и в тюрьме не сидит».
— Говорят и другое, — улыбнулся Гринько. Похвала генерального сумела растопить тонкую корочку льда, которой покрылась его неуемная душа.
— Да, да, знаю. Кто не рискует, тот не выигрывает. Риск — благородное дело, и так далее. Но мне в мои годы почему-то больше нравится первая поговорка, насчет тюрьмы.
У Гринько вырвались ненужные слова:
— Ну, это понятно.
И тотчас же холодный и острый, как скальпель, взор генерального уперся в переносицу. Как все пожилые люди, шеф стал очень чувствительным ко всему, что относилось к возрасту.
— Знаю, знаю, о чем ты думаешь. Сдает старик, пора на слом. Потерпи, скоро уж, скоро…
Генеральный отвернулся, а Гринько, повинуясь внутреннему сильному порыву, шагнул к креслу, схватил шефа за руку, бледную, слабую, усеянную старческими бледно-коричневыми пятнышками, и с силой сжал ее.
— Пусти, руку сломаешь. Она еще мне пригодится.
— Еще как пригодится!
— Ну-ну… Я знаю, Николай, ты не из тех… поэтому и сделал тебя первым замом. Ты способный. Только прошу: не зарывайся.
— А что с проектом? Выкинуть?
Шеф тихо рассмеялся:
— Еще что… Такие вещи выкидывать? Этак пробросаемся. Сделаем в металле новый вариант, положим его рядом со старым, покрутим, посмотрим, посоветуемся со знающими людьми. После этого примем окончательное решение.
Но случилась автокатастрофа, старик наехал на дерево, и теперь Николай не знал, что ему делать с двумя вариантами, на каком остановить свой выбор.
…Старик трубку не взял. Вместо крайне необходимого Николаю разговора с генеральным произошел совершенно ненужный и малоприятный разговор с Ниной. Положение отца ухудшилось, и ей теперь стало ясно, что столь долго планируемая и с таким нетерпением ожидаемая поездка на космодром не состоится. Нина расстроилась и разрыдалась. В этом своем состоянии она жаждала услышать от Николая выражения сожаления по поводу неудавшегося ее приезда, жалобу на одиночество, уверения в добрых чувствах. Но Николай был краток, сух. А когда она начала упрекать его в черствости и неблагодарности, он и вовсе разъярился и высказал ей слова, которые давно бродили в нем и которые он силой удерживал в себе, жалея ее. Сейчас жалости не было.
— А в какой-такой, собственно, неблагодарности ты меня упрекаешь? И за что это я, спрашивается, должен тебя благодарить? Уж не за благоволение ли твоего отца? Так я могу завтра же положить на стол заявление об уходе. Ты меня знаешь.
