Татьяна Устинова - Всегда говори «всегда» – 3
Барышев никогда так не улыбался своим подчиненным.
– Благодарю и прошу всех приступить к работе на своих местах. И… помните о сроках, пожалуйста!
Сотрудники начали расходиться, нет – расползаться, как осенние мухи, вяло и неохотно, будто им совсем не хотелось «приступать к работе на своих местах» и «помнить о сроках».
Винай поймал взгляд Тханета и еле заметно кивнул – мол, все нормально, ситуация под контролем, и пусть у всех смурные лица, все равно стройкомовцы будут плясать, как говорят русские, под их дудку.
– Это на редкость удачное обстоятельство, на редкость, – тихо сказал он сообщнику. – Оттуда Барышеву будет сложно вникать во все подробности…
– Теперь я знаю, по какой схеме действовать, – шепнул Тханет. – Как ты относишься к процедуре банкротства?
– Спокойно, если банкрот не я, – усмехнулся Винай.
Она закурила у открытого окна.
Она проиграла. На своем поле, в свою любимую игру. И не просто проиграла, а получила душевные травмы, несовместимые с прежней жизнью.
Барышев снился ей каждую ночь – холодный, равнодушный, надменный. Да что там снился – она им бредила во сне и наяву, и это было невыносимо, потому что бредить должен он, он обязан быть несвободным от нее…
Бабка-колдунья пообещала, что так и будет. За кругленькую сумму, разумеется. Она сожгла локон Оксаниных волос, что-то бормоча над огнем, а потом по-тайски заверила, что «он твой раб навсегда»…
Но раб улетел в Москву с женой и детьми.
А она осталась в теперь уже ненавистном Таиланде – с долгами, злостью, жалостью к себе и невозможностью что-то изменить.
Если это и есть любовь, то к черту ее…
– Ноу смокинг, мэм! – жестами помогая себе, громко сказал ей уборщик.
– Да пошел ты! – на русском огрызнулась Оксана и, с ожесточением затушив сигариллу в цветочном горшке, стремительно пошла к лифту.
На какое-то мгновение ей показалось, что там стоит Барышев. Но видение растворилось, ощерившись пустой кабиной.
Я отомщу за свое унижение, глотая слезы, решила Оксана.
И за это видение отомщу.
Не знаю как, но отомщу…
Он делал глупости, как мальчишка.
Одну за другой…
Если бы Ольга была чуть подозрительнее, чуть испорченнее, она давно усмотрела бы в его поведении не переутомление и не раздражительность от усталости, а паническое бегство от самого себя, попытки выскочить из собственной шкуры и удрать, удрать от зависимости по имени Оксана.
Как бы он был рад дикой и некрасивой сцене ревности – с битьем посуды, с пощечинами, с угрозами в адрес соперницы…
Но Ольга была не такая. Она восхищалась красотой этой самой соперницы и даже ее рисовала.
Она думала о людях только хорошее, несмотря на то что люди не раз наказывали ее.
Вот и он тоже… наказывает. За то, что она любит его без ревности, без подозрений.
Сегодня утром, собираясь на работу, он взял с собой портрет.
Украл. С мыслью, что закроется в кабинете и порвет его в мелкие клочья.
Но не порвал.
Не смог оторвать глаз от утонченного, хищного, соблазнительного лица. Сидел, смотрел, как загипнотизированный, и думал – чего больше в этом портрете, Ольгиного таланта или Оксаниной красоты…
В дверь кто-то стучал, но он не мог встать и повернуть ключ.
– Сергей Леонидович, с вами все в порядке? – послышался встревоженный голос Петра Петровича.
– Нет, – тихо сказал Сергей, смял портрет и бросил его в мусорную корзину. – Со мной все очень плохо…
Он встал, чтобы открыть дверь, но вдруг увидел, что из корзины на него насмешливо и порабощающее смотрит Оксанин глаз.
– Минуточку! – крикнул он заму, схватил портрет, наспех разгладил его помятости и спрятал в стол. – Я сейчас…
Руки дрожали, когда он открывал замок.
Петр Петрович посмотрел на него так, будто понял – генеральный прячется за закрытой дверью от самого себя…
Новая няня оказалась сущим монстром.
Ольга ожидала увидеть все, что угодно, только не поджарую суровую тетку с мужеподобным лицом.
– Меня Анна Алексеевна зовут, – с порога представилась тетка, даже не взглянув на хозяйку и не затруднив себя улыбкой.
– Здравствуйте, – сказала растерянно Ольга и вынуждена была попятиться, потому что няня вошла в прихожую с напором и скоростью бронепоезда.
– Плечиков не найдется? – Анна Алексеевна сняла пальто и недовольно осмотрела вешалку.
– Что? – не поняла Ольга, потому что внешний вид и манеры няни вогнали ее в ступор.
– Плечики! – гаркнула та.
– А! Да, конечно. Вот, пожалуйста. – Ольга достала из шкафа вешалку и протянула Анне Алексеевне.
«Да, это не Мэри Поппинс, – подумала Ольга. – Это фрекен Бок…»
Как бы ей поделикатнее отказать? У Петьки от одного ее вида случится истерика.
Няня тем временем, недовольно осмотрев плечики, медленно и обстоятельно повесила на них свое драповое пальто с воротником и манжетами из чернобурки, а потом все это богатство водрузила на крючок с таким видом, будто вынуждена доверить драгоценности бомжу.
– Простите, я бы хотела сразу сказать… – довольно резко начала Ольга, но Анна Алексеевна не дала ей договорить.
– А вы не спешите, – так ни разу и не взглянув на нее, фрекен Бок по-хозяйски прошла в гостиную и, словно оставшись недовольной увиденным, отрезала:
– Может, чаю для начала предложите?
– Чаю?
– А лучше кофе.
Ольге показалось, что она ослышалась. Ее вдруг стал разбирать смех – в ее дом вломилась какая-то хабалка, представилась няней, развалилась на диване, требует чая, потом кофе, а она, Ольга, слова не может вымолвить, чтобы ее послать. Надьке расскажи – обхохочется. Нужно достать мобильный и начать снимать – может, это собьет с няни спесь и заставит ретироваться.
Но мобильник остался в спальне.
– Извините, я правильно поняла? Вы по поводу работы? – на всякий случай уточнила Ольга. А то вдруг… Вдруг это налоговая инспекторша, проверяющая жизнь главы «Стройкома» изнутри? Или дама из органов опеки, изучающая условия жизни детей – одного приемного и троих родных?
Это для Ольги они все родные, а для опеки…
Анна Алексеевна порылась в сумке и достала кипу бумаг.
Точно инспекторша. Или из опеки.
– Вот. Рекомендации! – тетка сунула бумаги Ольге в руку. – Да вы возьмите, возьмите! Вам же их прочесть нужно.
И все-таки фрекен Бок.
– Это, конечно, хорошо, что у вас есть рекомендации… – Ольга положила бумаги в нянину сумку, – но я…
– А про вас мне все данные дали в агентстве, так что вы можете мне ничего не рассказывать… Ну так что, дадите кофе?
Надьке расскажи – обхохочется.
Еще минута, и эта, с позволения сказать, няня ноги на стол положит и прикажет опахалом ее обмахивать.
