Лиза Альтер - Непутевая
Я зачарованно смотрела на мисс Хед. Во время этого психологического стриптиза ее оклахомский акцент стал так же заметен, как мой теннессийский.
— Но я добилась своего, — весело закончила мисс Хед. — Сбежала от этого кошмара. И ты тоже можешь добиться. Просто нужно правильно распределить свои силы, так сказать.
Неожиданно все встало на свои места: мисс Хед просто отождествляла меня с собой. Я была дочерью, которой у нее никогда не было. Она хотела вылепить меня по своему образу и подобию — как когда-то ее родители. Я не могла понять, льстит мне это или чем-то угрожает. Я не знала, хочу ли преподавать и девять лет работать над одной книгой. Но с ее стороны было очень мило предполагать у меня такое желание.
— Но между нами есть разница, — твердо сказала я. — Вы очень хотели учиться, а я — нет. Меня затащил сюда отец. Правда, теперь мне здесь нравится. — О другом отличии я не сказала: майор был до неприличия богат, и в один прекрасный день я тоже стану богата. Если, конечно, переживу его. Кроме того, я не жила во времена Депрессии, чтобы бежать из дома. Мои родители не были такими откровенными мазохистами, как ее.
— Иногда самые страстные последователи выходят из новообращенных, — очень тихо проговорила она, не поднимая глаз от своей чашки, словно читала там мое будущее.
Я целиком окунулась в учебу. Вставала в семь утра и завтракала — вареные яйца, кофе и апельсиновый сок — в полупустом кафетерии. Потом все утро занималась, сбегав только в тот же кафетерий на ланч. И снова — до вечера — занятия в библиотеке. Два дня в неделю — в лабораториях химии и физиологии. После ужина я возвращалась в свою комнату и снова занималась до полуночи. По выходным позволяла себе спать до девяти, зато потом занималась допоздна, сделав только один перерыв на обед. Я жила как монахиня.
Единственным развлечением были поездки с мисс Хед по Бостону. От них — таких интересных и поучительных — я не могла отказаться.
Однажды мы поехали в музей изящных искусств. Одинаковые в своих зеленых приталенных жакетах и шерстяных юбках, мы стояли рядом в гулком мраморном зале, рассматривая картины.
— Зачем столько изображений одного и того же стога сена? — возмутилась я.
Мисс Хед посмотрела на меня с осуждением.
— Нельзя говорить об этом как о стоге сена. Вникните в смысл, мисс Бэбкок, в глубину игры света и теней.
Я глубокомысленно кивнула и уставилась на картины, но, как ни крутила головой и ни щурилась, ничего, кроме стога сена, не обнаружила.
— Может быть, перекусим? — спросила мисс Хед.
— Конечно! Я видела в квартале отсюда закусочную — «Приют кастрированного быка» или что-то в этом роде.
— Действительно… «Приют кастрированного быка»… — она осуждающе хмыкнула.
— Не нравится? А где же едят в Бостоне голодные люди?
Мисс Хед улыбнулась и повела меня в маленький ресторан за решетчатой дверью.
— Добрый вечер, Деметриус, — поздоровалась она с тучным официантом, подавшим нам меню. Я пробежала список глазами в поисках гамбургеров и хотдогов.
— Можно, я сама сделаю заказ? — спросила мисс Хед. Я оцепенело кивнула.
Принесли цыпленка с горохом, баклажаны и пресный хлеб. Я без энтузиазма ковыряла подпрыгивающий в тарелке горох, запивая крепленым вином с запахом креозота, которым когда-то Клем смолил доски.
— Вкусно?
— Да. — Наверное, это было действительно вкусно, но если душа настроена на мясо по-французски, баклажаны не кажутся вершиной кулинарного искусства. По-моему, мисс Хед привела меня сюда не потому, что обожала горох или лакричный ликер, а в воспитательных целях.
В другой раз мы слушали в исполнении Бостонского симфонического оркестра Вторую симфонию Бетховена. Я сидела в зале рядом со своим единственным в Уорсли другом — хотя она упорно называла меня «мисс Бэбкок» — и вместе со всеми аплодировала дирижеру. Правда, мне было не совсем понятно, за что. По-моему, он еще не заслужил аплодисментов.
— Сосредоточтесь, мисс Бэбкок, — прошептала мисс Хед. — Обратите внимание на то, как Бетховен в обыкновенной сонате умело развивает тему.
Я навострила уши, как домохозяйка, прислушивающаяся, не проник ли к ней в дом грабитель. Я не была уверена, что пойму Бетховена, — впрочем, я не поняла бы его, даже если бы мне разъяснили все подробнее. Стоп! Кажется, я уловила мелодию. Или нет? Да, это точно та же, что звучала вначале. Я растерянно посмотрела на мисс Хед: она безмятежно кивала в такт, запросто ориентируясь в любой мелодии.
Быстрая часть закончилась. Я с облегчением вздохнула, но тут мисс Хед наклонилась ко мне: «Внимание, мисс Бэбкок! Обратите внимание, как Бетховен использует сложный ритм, чтобы достичь иллюзии покоя».
Я снова сосредоточилась и только начала что-то улавливать, как быстрое скерцо заставило меня подскочить. Я наклонилась к мисс Хед: «Так и хочется потанцевать, правда?»
Она посмотрела на меня так, словно я сморозила несусветную глупость.
К концу вечера я вспотела от напряжения.
— Ну спасибо, мисс Хед. Было очень приятно! — сказала я, когда мы возвращались в ее «опель-седане» домой.
— Приятно? — удивилась она, не отрывая глаз от дороги.
— Ну интересно. Или возвышенно? — я еще не совсем освоилась с принятой в таких случаях терминологией. — Мне особенно понравилась сладкозвучная вторая часть, — соврала я, надеясь доставить ей удовольствие.
Она пригласила меня к себе, угостила чаем и сыграла несколько вариаций, подробно объясняя каждую тему. Когда она подняла от виолончели глаза, то увидела, что я крепко сплю в уголке уютного диванчика.
На следующий день она вызвала меня объяснить, какими способами добивался Декарт стройности системы своих доказательств. Я, как попугай, повторила все, что она говорила мне накануне вечером о достоинствах симфонических тем — их чистоте, наивности и способах адоптации к новым мыслям. Она удовлетворенно кивнула и похвалила. Меня охватило беспокойство: адаптируясь к новым условиям, принятым в Уорсли, не предаю ли я Халлспорт?
Единственная девушка в общежитии, которую звали Марион, пригласила меня на уик-энд в Принстон. У Джерри — ее приятеля — был сосед по комнате. Не буду ли я так любезна скрасить его одиночество?
Первой моей мыслью — чем я очень гордилась — было отказаться: нужно было закончить очень важную работу по физиологии, а я еще почти не приступала к ней. Но очень хотелось посмотреть Принстон, и я согласилась. (Конечно, с единственной целью — расширить свой кругозор.)
Вечером в пятницу нас встретили на автостанции двое: высокий добродушный с виду брюнет и белобрысый — коротенький и прыщавый. Он-то мне и предназначался. Увидев, что ему досталась такая дылда, он надулся, и я поняла, что вечер потерян.
Их каменное общежитие очень походило на наше, разве что было переполнено сексуально озабоченными психопатами. Мы протиснулись в маленькую полутемную комнатку на третьем этаже, где прыгали человек тридцать пьяных девушек и парней. Чтобы не нарушать гармонию, мы с Марион сразу приступили к джину с апельсиновым соком. Хорошо, что патефон ревел, как разъяренный бык, и мне и белобрысому Рону не нужно было поддерживать разговор. Я стояла, покачиваясь в такт музыке, рядом с ним: его голова доходила мне до плеча, и мне пришло в голову, что он мог бы сосать мою грудь совершенно не нагибаясь.
Через пару часов комната заметно опустела, по крайней мере, можно было хотя бы вздохнуть. Кто-то поставил «Бич Бойз». Я не танцевала уже сто лет. С Клемом — из-за его ноги, а с Джо Бобом у нас было более интересное занятие. Когда-то я любила танцевать. Я схватила малорослого Рона, и мы, глядя друг на друга как Давид с Голиафом, стали медленно двигаться в такт. К нашему потешному шоу присоединились другие, и я, одураченная рассуждениями мисс Хед, задумалась о том, какими способами добиваются «Бич Бойз» своей цели… Но музыка, полумрак и джин сделали свое дело. Я забыла о мисс Хед и с удовольствием стала корчиться в объятиях «Бич Бойз». С дивана, забравшись на него с ногами, с интересом наблюдал за танцующими одинокий парень.
Музыка резко оборвалась. Я замерла, как марионетка, у которой обрезали веревочку.
— Вы не пойдете расслабиться? — икнув, спросила Марион.
Джерри запер дверь изнутри. В соседней комнате стояли две кровати. На одну сели Марион с Джерри, на другую — мы с Роном.
— Неплохая вечеринка, — весело начала я.
Никто не ответил.
— Похоже, в вашем Принстоне собрались крутые ребята, — дружелюбно продолжала я, но они только странно посмотрели на меня и промолчали.
Джерри опрокинул Марион на спину, впился губами в рот и раздвинул коленом ей ноги. Потом протянул руку и выключил свет.
Я сидела в темноте и изо всех сил старалась не слушать вздохи и звуки, доносящиеся с соседней кровати. Они были удивительно знакомы. Неожиданно жадные руки шустрого Рона толкнули меня на спину, расстегнули брошь, нейлоновую блузку и потянулись к лифчику. Непроизвольно вспомнив свое футбольное прошлое, я врезала ему так, что он с криком слетел на пол.
