Лиза Альтер - Непутевая
Помучившись еще немного, я вычеркнула из названия слово «зачем» и ограничилась четырнадцатью страницами.
Спустя два дня мисс Хед вернула мне реферат с большой красной «С»[1] и сказала, что снизила оценку за то, что я неправильно раскрыла тему, моя аргументация недостаточно логична, а форма изложения вызывает массу нареканий. Но, несмотря на эту неудачу, я поняла, что взяла приличный старт.
— Оценка «С» не должна отбить у вас желание трудиться, — закончила свою тираду мисс Хед. — Вы слишком сентиментальны. Придется с корнем вырывать эмоции в доказательствах любого рода.
Больше всего я расстроилась потому, что почти ничего не поняла из ее рассуждений. С таким же успехом она могла говорить на языке урду. Я надулась и решила вернуться в больницу, но вместо этого отправилась в магазин, купила Клему и Максин свадебный подарок — два шейкера, — один, очень дорогой, в форме головы быка и второй, подешевле, — коровы, — и отправила их по почте с дружеской запиской: извинилась за опоздание и пожелала им многих лет большого счастья. В отдельный пакет я положила ветровку и серебряный браслет. Потом отправилась в парикмахерскую и уложила волосы в тугой строгий пучок. Купила шесть шерстяных костюмов, несколько свитерочков «под горло» и несколько пар туфель на низком каблуке. Теперь ничто не будет напоминать ту восторженную дурочку, которая попала в больницу из-за разбитого сердца.
Облачившись во все новое, я отправилась к мисс Хед. Был последний день рождественских каникул, завтра приедут студентки, и мне хотелось, чтобы мисс Хед ни с кем, кроме меня, не делила свое свободное время.
Она внимательно осмотрела меня снизу доверху.
— О, мисс Бэбкок! Вас трудно узнать. Очень мило! Я как раз собиралась пить чай. Проходите.
Я присела на хлипкий стул и стала следить за точно таким же ритуалом, как тот, что когда-то уже поразил меня.
— Вам с молоком? С лимоном? С сахаром?
— С лимоном, пожалуйста. Без сахара.
Мисс Хед довольно кивнула и протянула мне чашку с чаем.
— Я хотела попросить вас, — с чувством собственного достоинства проговорила я, — помочь мне с расписанием на следующий семестр. Я не имею ни малейшего понятия, какие предметы выбрать.
— Что вас интересует, мисс Бэбкок?
— В том-то и дело, что я не знаю. В школе я ничем не интересовалась. («Разве что сексом, футболом и мотоциклами, которые совсем не интересуют меня теперь», — чуть не добавила я.) — Я не знаю, с чего начать. В моем образовании — сплошные пробелы.
— Отлично! — Она радостно посмотрела на свою Галатею. — Прежде всего философия?
— Конечно!
— Главным образом Декарт и Спиноза. Немного Локка, Беркли, Юма и Гегеля. Это будет великолепно!
— Гм-м-м…
— И обязательно закончите английский. Гуманитарные науки? Или прикладные?
Я неопределенно пожала плечами.
— Отлично. Я бы посоветовала начать с химии и физиологии. Еще введение в физику — чтобы сбалансировать английский и философию. К следующему году у вас будет база, и вы сможете выбирать между точными науками и гуманитарными.
— Прекрасно! — Я быстро заполнила анкету и протянула ей.
— Так… У вас еще что-нибудь?
— Нет. Спасибо. — Я поставила чашку и собралась уходить.
— Не спешите, — мисс Хед посмотрела на часики. — Я только что закончила работу над книгой.
— А что за книга?
— Я еще не придумала названия. Сравнение методов эмпириков-философов восемнадцатого века с механистическими методами последователей Ньютона.
— О! — изумилась я. — Как интересно!
— Да, очень. Я работаю над ней уже семь лет.
Я ахнула:
— И еще не закончили?
— Осталось немного, два-три года, — дружелюбно улыбнулась она. — А что вас привлекает больше всего, мисс Бэбкок?
— Мне нужно хотя бы наверстать упущенное. Я написала реферат по истории: «Астролябия в португальских исследованиях пятнадцатого века в Южном полушарии».
— Действительно.
— Извините, но я хотела бы спросить о моем реферате. Я так старалась!
Она небрежно махнула рукой.
— Неважно. Потом поймете. У вас, мисс Бэбкок, замечательная способность приспосабливаться к обстоятельствам — что-то вроде защитной окраски, так сказать. Вы обязательно освоите философскую систему доказательств, когда поймете, чего вам хочется.
— Вы на самом деле так думаете? (Я могла одеться, как мисс Хед, но начать думать, как она? Это совершенно другое…)
— Конечно. Вы звонили родителям?
Я нахмурилась.
— Мисс Бэбкок, — улыбнулась она. — Неужели вам так нравится мелодрама?
— Я звонила им.
— И помирились?
— Кажется, да.
— Отлично! — Она вздохнула и налила себе вторую чашку. Я протянула свою. — Я помню, как тоже ссорилась с родителями, — проговорила она и сняла очки. Глаза были голубые, близорукие и влажные. — Тогда это казалось очень важным. Но они умерли.
(Чтобы мои неукротимые родители умерли? Да никогда! Они покроются ржавчиной, но не умрут.)
— Из-за чего вы ссорились?
Мисс Хед рассеянно посмотрела в окно, на котором зимнее солнце нарисовало таинственные узоры. Почти до середины окна свисали огромные сверкающие и переливающиеся сосульки.
— Из-за чего вы ссорились? — повторила я. Она вздрогнула.
— Ах да. Ну что ж… Я, как и вы, мисс Бэбкок, выросла в маленьком городке — Моргане, штат Оклахома.
— Вы шутите? У вас же нет акцента.
— Не забывайте: я уехала оттуда много лет назад. Мой отец бурил скважины, но — увы! — не с нефтью, а с водой. У нас была маленькая школа, и я жила обычной жизнью провинциального городка. Но почему-то — сама не знаю почему — я всегда мечтала о женском университете. Но сама мысль об этом была невыносима для моих родителей. У них не было денег, чтобы отправить меня учиться. Моя юность пришлась на времена Депрессии. Несколько лет я выписывала каталоги лучших учебных заведений. Я прятала их в туалете и иногда запиралась там и мечтала, как стану студенткой.
Я переписывалась с одним университетом и даже добилась предложения стипендии. У них тоже была географическая квота, — улыбнулась она. — Но родители… Они не понимали меня. «Почему бы тебе не выйти за хорошего парня и жить как все нормальные девушки Оклахомы? Зачем куда-то лететь?» (Когда она заговорила о родине, я явственно услышала своеобразный восточный акцент и гнусавый выговор жителей Оклахомы. Забавно!)
Вот из-за этого мы и ссорились. Победу одержали они. Я отказалась от стипендии в Вассаре и тайком написала в Эмори, Атланту — только потому, что Атланта была не так далеко. Из Эмори прислали предложение на стипендию, и я согласилась. Но никакие аргументы не действовали на моих родителей; степень доктора философии их совершенно не интересовала, и так мы ссорились, пока они не умерли.
— Но почему?
Она пожала плечами.
— Осмелюсь предположить, они просто мечтали о зяте и внуках. У меня был друг — со степенью по химии, — и его отправляли воевать за океан. Он хотел жениться на мне и зачать ребенка, но я как раз готовилась к поступлению в Колумбийский университет и отказала ему. В то время это было верхом бессердечия. Особенно в глазах моих родителей. Его убили. В Бельгии. Но это к делу не относится.
Я недоуменно уставилась на нее: если то, что ее любимого убили в Бельгии к делу не относится, то что же тогда относится?
— Все родители считают своих отпрысков продолжением самих себя. Если дети выбирают иной путь, они отвергают их и не могут простить такого оскорбления. Но что делать этим детям? — Она печально улыбнулась. — Что делать? Мы все в ловушке.
Я пила чай и радовалась тому, что обнаружила новые, совершенно неожиданные черты у своей наставницы.
— Но если ваши родители были бедны, откуда этот фарфор? И остальное?
— От родственников матери. Остатки былой роскоши. Мать очень любила все эти вещи. Отец не отличал уотерфордский хрусталь от уэлльского стекла с виноградными гроздьями. И не хотел отличать. Помню, он вечно сидел на кухне в своей грязной тенниске и дразнил мать, поднимая огромными ручищами один из бокалов и притворяясь, что хочет его разбить. Мать плакала, умоляла его поставить бокал на место, называла невеждой, болваном и как-то еще, чтобы побольней обидеть. Он и сам понимал, что мать вышла замуж за человека, занимавшего более низкое положение в обществе. Он ставил бокал на место, потом вскакивал и бил ее по лицу. Она проклинала его, а он кричал: «Вспомни, Мод, как тебя трахали твои прекрасные дружки! И ни один не женился! Вспомни!» А она шипела: «Ребенок, Раймонд! Здесь ребенок!» Я в таких случаях старалась спрятаться где-нибудь за креслом. Она била его кулаками по мощной груди, а он — красный, с налитыми кровью глазами — хлестал ее по щекам. И оба плакали. Потом он тащил ее в спальню, запирал дверь, и через несколько часов они выходили: она — величавая и чопорная, а он — ласковый и покорный.
