Евгений Кабанов - МИССИОНЕР
– Что-то я вас, Наташа, раньше не встречал…
– Да я всё больше дома сижу. Хотела на завод пойти работать, в контору, да Ваня говорит: "Что я сам, что ли, не заработаю?"
От неё пахло какими-то очень приятными духами. Аполлон не очень-то разбирался в духах, но запах, шедший от волос Наташи, ему нравился. Он слегка отстранился и посмотрел ей в глаза. Удивительно: волосы у неё были светлые, а глаза – тёмно-карие. В них он увидел какие-то искорки порока, греха…
– У вас красивые глаза, Наташа, – сказал он.
Она засмеялась:
– Ну, скажете тоже…
Смех у неё тоже был с оттенком склонности к греху.
– Правда-правда, – и, прижав её к себе, Аполлон добавил в самое ушко: – Вы просто прелесть, Наташа.
Это был его универсальный ключик к женскому сердцу. И сейчас он сработал безотказно. Наташа в ответ на слова Аполлона сама ещё тесней прижалась к нему.
Он бросил взгляд в сторону её компании. Там никто не смотрел на поляну – произносился какой-то очередной тост.
Аполлон опустил правую руку с талии Наташи пониже, и нежно погладил её упругую попку. Она вжалась лобком в его начавший вставать член.
– Вы красавица, Наташенька, – прошептал Аполлон и, взяв в губы свисавшую с уха золотую серёжку, втянул её в рот вместе с мочкой.
Наташа ещё сильнее прижалась к нему, прямо-таки втираясь лобком в хуй, и зашептала:
– В среду Ваня уезжает в командировку. Я живу в Заречье, в двухэтажном доме, первая дверь от дороги.
– А Сашко? – резонно спросил Аполлон.
– Я его гулять пошлю… В семь часов…
– О'Кей!
– Что?
– Хорошо, договорились.
С заключительным аккордом песни о гренландских полуночных утренних звёздах Аполлон лизнул Наташу за ухом и, выпустив из объятий, сказал:
– Мне уже нужно идти. Извинитесь за меня перед своими.
Наташа не стала настаивать. Тем более что свидание уже было назначено. Она направилась в свою компанию, принуждённо виляя задом, с расчётом на то, что Аполлон должен был проводить её взглядом. Действительно, надо отдать ей должное, шла она как по подиуму.
Аполлон направился в сторону буфета с намерением утолить жажду каким-нибудь напитком. Взяв томатного соку, он задержал взгляд на порядочной толпе у края поляны. Оттуда слышались переборы гармошки и заразительный смех.
Уже подходя к толпе, Аполлон услышал, как из самого её центра донёсся задорный женский голос, заглушавший переливы гармони:
– Говорят, что я старуха,
А мене не верится:
Ну какая я старуха -
Во мне всё шевелится.
Подойдя, Аполлон заглянул в круг. На пеньке сидел раскрасневшийся гармонист, мужчина лет сорока, и растягивал меха своей старенькой гармошки. В кругу плясали две хорошо поддатые старушки и не менее весёлый Атавизьма. Причём в этой задорной пляске как-то скрывалась его хромота.
Одна из старушек, подбоченившись и с разных сторон подступаясь к Атавизьме, пропела:
– Я на пенсию пошла,
Вся в кримплен оделася,
Руки-ноги отдохнули,
Хуя захотелося.
Стоявший вокруг народ дружно заржал, а вторая старушка подхватила:
– Полюбила тракториста,
Только раз ему дала,
Три недели сиськи мыла
И соляркою ссалА.
Аполлон захохотал вместе с публикой, вспомнив комиссара Жува.
– Глазки серы, глазки серы,
Серо-сероватые.
Бабы сами на хрен лезут,
Мы ли виноватые? – запел Атавизьма, выкидывая какие-то смешные коленца.
После очередного взрыва хохота, первая старушка продолжила:
– Я, бывало, всем давала
По четыре раза в день,
А теперь моя давалка
Получила бюллетень.
– Всем давала смеха ради
От среды до пятницы.
Не одни доярки бляди,
Бляди и телятницы, – не отставала от подруги вторая старушка.
Тут Атавизьма подтвердил похотливую натуру своих подруг по пляске:
– По Синельской по деревне
Прокатился тарантас.
Что синельским-то старушкам
Жеребячий хуй как раз.
К Аполлону подошёл Перепелиное Яечко. Он был слегка навеселе.
– Что, Американец, заслушался? – спросил он.
Аполлон оглянулся на его голос. Перепелиное Яечко подмигнул, и оба засмеялись. А первая старушка тем временем продолжила воспевать боевой характер местных пенсионерок:
– Мы синельские бабули,
Наше слово олово,
Не боимся никого мы,
Даже хуя голого.
Новый взрыв смеха.
– Я не ёбши помираю,
Напишите на гробу:
"Через год из гроба встану,
Всех старух переебу!" – прозвучала задорная просьба Атавизьмы под раскаты всеобщего хохота.
– Как у нашего Семёна
На хую сидит ворона.
Как ворона запоёт,
У Семёна хуй встаёт, – возвестила на всю публику вторая старушка об устройстве эротического механизма Атавизьмы, подхватив старого охранника под руку.
Сквозь раскаты хохота послышался чей-то голос из толпы:
– Атавизьма… Семён, где твоя ворона?
– Давно уже улетела, – последовал чей-то ответ, сопровождаемый ржанием.
Аполлон заметил стоящего напротив, в первом ряду толпы, радостно скалящего зубы Петю. Первая старушка схватила Петю за руку, приплясывая, вытащила его в круг.
– Как у нашего Петрухи
На хую сидят две мухи.
Муха к мухе пристаёт,
У Петрухи хуй встаёт, – и механизм возбуждения Пети стал известен всему народу.
– А ну, стой, – отодвинул вдруг в сторону Аполлона Перепелиное Яечко, протискиваясь в круг.
Подхватив одну из старушек, он залился соловьём:
– По деревне я иду,
Слышу, где-то охают,
Две старухи с голодухи
Старика мудохают.
Его партнёрша не задержалась с ответом:
– На окошке два цветочка:
Голубой да аленький,
Ни за что не поменяю
Хуй большой на маленький.
– Так его, Хоминична, – послышался чей-то поощрительный возглас.
А Перепелиное Яечко, не обращая внимания на комментарий, продолжил свою тему, реабилитировав сексуальные способности Атавизьмы:
– По Синели идёт слух -
Дед Семён ебёт старух:
Тётю Машу, тётю Дашу
И ещё каких-то двух.
А вторая старушка выразила своё предпочтение в размерах детородного органа, не согласившись с подругой:
– На окошке два цветочка:
Синенький да аленький,
Лучше маленький стоячий,
Чем большой да вяленький.
– Мы с зазнобою стояли
В поле за сарайчиком,
Я зазнобу прижимал
Двадцать первым пальчиком, – похвастался Перепелиное Яечко, поменяв партнёршу.
Первая старушка картинно отстранила Атавизьму, и шутливо прильнула к Перепелиному Яечку:
– Ой, Володя, завтра баня,
Приходи, не позабудь.
Если хуй стоять не будет,
Раскачаем как-нибудь.
– Сел на поезд покататься,
Ноги свесил до колёс.
Хуй за шпалу зацепился,
