Евгений Кабанов - МИССИОНЕР
Аполлон хотел освободить свою ногу из Клавиных объятий, но она не отпускала, прижимая к груди как какую-то драгоценность. Аполлон не был бы Аполлоном, если бы помешал женщине в её блаженстве. Поэтому он оставил свои попытки освободиться и, наоборот, приспустил ей трусики и тихонько касался круглых шелковистых ягодиц губами и языком.
Постепенно голова его отяжелела, опустилась в ложбинку между половинок великолепной Клавиной попы, и он забылся, разморённый пьянящим лесным воздухом, щебетанием птиц, стрекотанием насекомых и чувством выполненного перед женщиной долга.
То же самое, наверное, произошло и с Клавой, потому как очнулся Аполлон всё в том же положении. А очнулся он оттого, что что-то ползало у него по ноге под штаниной, и больно кусало. Он обернулся и увидел, что нога его, та, что была в объятиях Клавы, упирается в муравейник.
Он чмокнул голую попку, служившую ему подушкой, подтянул на ней трусики, задёрнул всю эту прелесть юбкой, и стал вытаскивать затёкшую ногу из-под Клавиной груди. Во сне Клава ещё сильнее стала, было, прижимать к себе Аполлонову ляжку, но тут открыла глаза и, окончательно проснувшись, позволила Аполлону освободиться и встать.
– У меня полные штаны муравьёв, – сказал он со смехом, вытряхивая из штанины насекомых.
Клава счастливо улыбалась и поправляла одежду и растрепавшиеся волосы.
– Мне никогда ещё не было так хорошо, – призналась она, глядя прямо в глаза Аполлону.
– Ты ещё по-собачьи не пробовала, – засмеялся Аполлон, с нежностью глядя на неё.
Клава смутилась от его взгляда и слов, и виновато опустила глаза. Аполлон опустился рядом с ней в траву, обнял её и поцеловал в кончик носа. Она поймала его губы своими губами…
С той стороны, откуда доносилась музыка, за малинником, послышались приближающиеся семенящие шажки. У самого малинника треск сухих веток и звук шагов прекратились. Послышались детские голоса.
Аполлон и Клава, встав на четвереньки, осторожно выглянули из-за кустарника. Прямо перед ними были двое: мальчик и девочка. Мальчика Аполлон узнал. Он видел его как-то на пруду, когда приходил туда сполоснуться после работы. На вид ему было лет шесть; выражение лица было каким-то занудно-любопытствующим и одновременно слегка глуповатым. Его сверстники откровенно издевались над ним, дразня какой-то обидной кличкой, что-то типа Вивця, давали ему подзатыльники, которые он терпеливо сносил, запугивали его, но он снова и снова, что говорится, лез на рожон. Тогда Аполлона поразила в нём ещё одна деталь – когда он, искупавшись, снял, чтобы выжать, трусы, под ними оказался крупный, не по-детски развитый, член. Если у его ровесников это были маленькие, сморщенные, особенно после прохладной воды, отростки, похожие на медицинские пипетки, то у него член был явно натренированный, с большой, выглядывающей из крайней плоти, как у взрослого мужчины, головкой.
И вот теперь они с Клавой видели этого Вивцю в компании очень миленькой, похожей на большую куклу, девочки лет четырёх, с пушистыми светлыми волосами, в коротеньком голубом платьице, и с небольшим букетиком ромашек в ручонке. На Вивце же, как и на большинстве деревенских детей в летний период, были только трусы и майка.
Дети не заметили подглядывающих за ними "шпионов".
– Оля, смотри, какие цветочки, – сказал Вивця, присаживаясь на корточки и указывая пальцем куда-то в траву.
Оля присела рядом с ним и стала срывать указанные ей цветы.
Вивця стал ей помогать. Сорвал цветок, отдал его Оле. Снова опустил руку и завёл её между Олиных, раздвинутых коленками в стороны, ног. Та не обращала на него внимания, увлечённая собиранием цветов. Вивця же, сделав вид, что срывает где-то там под Олей очередной цветок, стал гладить рукой её тоненькие загорелые ляжки. Девочка сначала не замечала движений его руки, но вскоре, видимо, почувствовала приятные прикосновения и, наклонив ангельскую головку, заглянула себе между ног. А рука Вивци уже тёрла внутреннюю сторону её худенького бёдрышка, касаясь при этом ребром ладони скрытой за трусиками промежности.
Оля застыла с букетом в одной руке и только что сорванным цветком в другой, и непонимающе посмотрела на Вивцю. Тот заулыбался и заискивающе спросил:
– Нравится, Оля?
Девочка снова опустила головку, следя за манипуляциями руки своего соблазнителя.
– Нравится? – повторил свой вопрос Вивця, ещё более подобострастно глядя на неё.
– Нравится, – ответила, наконец, Оля, уже совсем позабыв о своих цветах.
– Давай трусы снимем, – предложил Вивця, – будет ещё лучше.
– Давай, – согласилась девочка, но, увидев, что руки у неё заняты, слегка растерялась.
– Давай я сниму, – предложил свои услуги Вивця, – нагнись.
Оля послушно привстала и наклонилась.
Вивця профессиональным жестом закинул платьице ей на спину, и до самых щиколоток спустил трусики. Оля, опершись локтями о грязные коленки и опустив головку так, что её пышные волосы коснулись травы, с любопытством следила за этой процедурой.
Вивця, как видно, несмотря на свой весьма юный возраст, был опытным любовником. Расположившись сзади, и просунув руку девочке между ног, он ещё некоторое время массировал ей лобок и промежность, и затем спустил трусы и с себя.
Аполлон ещё ни разу не видел, как это делают дети, ему это было интересно, но в то же время он понимал, что рано им этим ещё заниматься, по крайней мере, этому ангелочку Оле. Решение вмешаться подпитывала, к тому же, какая-то подспудная неприязнь к этому Вивце.
Аполлон взглянул на замершую возле него Клаву. Как и он сам, она покоилась на четырёх точках – коленках и локтях, высоко отставив попку и прогнувшись в пояснице. Она жадно следила за разворачивавшимся перед ними представлением.
Вивця, тем временем, взяв в руку свой взрослый, торчащий колом член, массировал его головкой Олину промежность.
"Где-то же он этому научился, – подумал Аполлон, брезгливо и одновременно озабоченно морщась, – скорее всего, у родителей. Мамочка, должно быть, в отсутствие папочки уделяет ребёнку повышенное внимание. Надо бы с ней познакомиться". Он всё никак не мог сообразить, как бы так вмешаться, чтобы не испугать девочку. Этого дона Жуана Вивцю, он уже был в этом уверен, не испугаешь и не удивишь ничем.
– Оля-я-я! Оля-я-я! Оленька-а-а! – раздалось откуда-то со стороны Партизанской поляны.
Девочка встрепенулась и, резко выпрямившись, повернулась на крик.
– Меня бабушка зовёт, – сказала она Вивце и, как была, спутанная спущенными на щиколотки трусиками, смешно засеменила в направлении зова предков.
Обескураженный Вивця, видимо, уже пожалев о том, что затянул подготовительный период, заорал, устремившись за ней вослед и натягивая на ходу трусы:
