Все потерянные дочери (ЛП) - Гальего Паула

Я делаю шаг назад, потом еще один, но так и не поворачиваюсь. Тартало всё еще ждет.

— Почему ты заключил со мной сделку в тот день?

Снова он кажется удивленным моими словами или моей дерзостью. Интересно, говорил бы он со мной, если бы не защита Гауэко. Возможно, эта встреча прошла бы совсем иначе.

— Мой единственный глаз видит больше, чем пара смертных глаз, потому что во снах он показывает мне будущее, которое могло бы быть, — отвечает он мягко. Серый цвет его радужки плотный, как лесной туман. — В то утро, до того как вы меня разбудили, я увидел чернобрового мальчика, который изменит всё, в этом мире и в новых.

У меня перехватывает дыхание. — Поэтому ты сохранил жизнь Кириану? — Поэтому я сохранил жизнь тебе; смертного ты уже спасла сама.

Сердце гулко стучит в груди. Я открываю рот, чтобы продолжить расспросы, но не могу.

Тартало отворачивается, улыбнувшись. — До встречи, Одетт, — произносит он мое имя. — Надеюсь, ты переживешь эту войну.

Существо удаляется; его шаги эхом отдаются от каменной стены, а ноги разрывают туман вокруг. Тартало пригибается и возвращается в свою пещеру.

А я остаюсь одна посреди леса, погруженная в неестественную тишину, в которой не слышно даже щебета птиц или хлопанья крыльев. Сейчас, больше чем когда-либо, у меня такое чувство, будто невидимая рука с когтями постукивает меня по спине, говоря мне быть внимательной, смотреть, понимать.

Но сейчас у меня нет времени останавливаться. Сейчас мне нужно выиграть войну.

Я поворачиваюсь, чтобы найти свою лошадь, но едва делаю два шага, как фигура посреди леса заставляет меня остановиться. Страх на мгновение подступает к горлу, но рассеивается, когда я узнаю лицо, наблюдающее за мной.

Лоренцо.

— Не лучший день для прогулок по лесу, — говорю я ему.

Подойдя ближе, я могу разглядеть его лицо, цвет кожи и бледность, и понимаю, что он увидел больше, чем следовало. И Тартало меня не предупредил, хотя я уверена, что он знал.

— Ты всё еще его любишь.

Я жду, пока подойду к нему вплотную, чтобы ответить, но эти секунды не дают мне возможности выбрать легкий путь. — Кого? — Того, кого называют паладином Гауэко, капитана Волков, предателя, которого считали мертвым.

Несколько мгновений мы смотрим друг другу в глаза. — Он самый верный человек из всех, кого я знаю. Он никогда не был предателем.

— И ты тоже, — понимает он. Истина висит между нами, как туман. — Ты убьешь меня?

Я моргаю. — Если бы ты вернул свой облик, ты мог бы защищаться. — Я бы никогда не причинил тебе вреда, Одетт, — говорит он так, словно ему больно даже думать об этом. — Я тебе тоже, — признаюсь я. — Ты получил свой ответ?

— Я — Ворон, — возражает он. Его кулаки сжаты, а губы превратились в тонкую линию.

— Когда ты носишь эту маску — да, но раньше ты был кем-то другим. До того как тебя вырвали из дома, украли твое наследие и память твоего народа, ты был Волком… и можешь снова им стать.

Есть момент, между словами, когда я представляю, что всё пойдет ужасно неправильно. Что я неверно истолковала его молчание и сомнения и зашла слишком далеко.

Но Лоренцо тоже верен, и даже если раньше он считал, что его верность принадлежит Воронам, на самом деле она принадлежала его семье. Леону, Элиану, мне.

Я вижу две слезинки в тот миг, когда его глаза меняются. Они теряют округлую форму и зеленый цвет, становятся более миндалевидными, ресницы удлиняются, а радужка приобретает прекрасный медовый оттенок, особенный и другой, который, однако, кажется мне почему-то тепло знакомым. Его кожа немного светлеет, на щеках появляются веснушки, структура лица тоже трансформируется: скулы становятся более выраженными, а челюсть — мягче.

На мгновение в его глазах только боль; боль, рожденная потерей и кражей, навязанным прошлым и иллюзией жизни, о которой он никогда не узнает, какой она могла бы быть на самом деле.

Затем я преодолеваю расстояние, разделяющее нас, поднимаю руки и вытираю ими его слезы; или, по крайней мере, пытаюсь, потому что он начал плакать беззвучно.

— Приятно познакомиться, Лоренцо. — Я немного смеюсь, но эмоции застревают в горле, и голос звучит сдавленно. — Я дочь Адары и Люка, из Илуна, а также Мари и Гауэко, и я собираюсь уничтожить Моргану.

Лоренцо пытается вытереть слезы предплечьем. — Что я могу сделать?

— Мне нужно, чтобы ты помог мне убедить Воронов сражаться на нашей стороне; или, по крайней мере, остаться в стороне.

Он проводит рукой по волосам знакомым жестом, который возвращает меня в прошлое, когда мы были всего лишь детьми, сражавшимися за выживание вместе. — Я знаю некоторых, кто затаил обиду, и думаю, они бы выслушали. Я могу прощупать почву, а ты пока можешь потренировать меня и научить пользоваться силой, как это делаешь ты. Дай мне несколько дней и…

— У нас есть часы.

Лоренцо моргает. — Ты шутишь. — На закате мы идем на войну.

Он замолкает. — Я не смогу сражаться. — Мне не нужно, чтобы ты сражался, я лишь хочу, чтобы ты убедил Воронов отойти в сторону.

Он фыркает, но у него вырывается улыбка. — Ладно. Я могу это сделать. Значит, никакого прощупывания.

— Нет. — Я качаю головой. — На это нет времени, и ты должен быть осторожен. Никто из тех, кто собирается защищать Моргану, не должен узнать раньше времени.

Он обдумывает это несколько мгновений и смотрит на меня с опаской. — Когда это будет?

Он знает, что это опасный вопрос и что я не отвечу, если не доверяю ему. Но я не сомневаюсь.

— С наступлением темноты. Не говори ни с кем до заката. Сможешь?

— Думаю, да. — Он делает глубокий вдох, словно ему не хватает воздуха. Опустив взгляд, он смотрит на свои руки.

— Ты привыкнешь, — уверяю я его. Он колеблется. — И обнаружишь, что ничто не дает столько силы, как возможность быть собой, без маски и притворства.

Слабая улыбка, которую он, впрочем, стирает, прежде чем вернуться к облику, к которому привык. — Надеюсь, у меня будет время.

Я молчу и мягко сжимаю его плечо. Мне хотелось бы заверить его, что да, пообещать, что после этой войны у него будет время научиться любить свое лицо, узнать, что стало с его семьей, и научиться пользоваться своей силой; но я не могу этого сделать. Война неизбежна, и последняя битва в Эрее научила меня, что никто не находится вне досягаемости когтей Эрио.

— Вернемся во дворец, — говорю я. — Работы много.

Лоренцо кивает, провожает меня до моей лошади, а затем мы ищем его, оставленную гораздо дальше. По прибытии мы разделяемся. Он будет следовать своему плану, чтобы собрать Воронов. У меня свои планы.

Я поднимаюсь в свои покои и беру игольницу, лежащую у окна. Двое выживших гальцагорри смотрят на меня выжидающе.

— А теперь найдите всё оружие, которое есть у Львов… и сбросьте его в морские глубины.

В одно мгновение они исчезают, и игольница пустеет.

Я оставляю её на месте и выглядываю в окно, словно разрушения можно увидеть. Не знаю, как они это сделают, не знаю, что подумают Львы о происходящем; но скоро это станет заметно. Придут новости, или нехватка оружия почувствуется среди стражи или солдат, размещенных на стенах дворца, а мне остается только ждать и верить.

Некоторое время спустя я прохожу через дверь, оговоренную с Лоренцо. Здесь семь Воронов, кроме него.

Я вижу недоверчивые лица, напряженные выражения. Некоторые скрестили руки на груди, ожидая лицом к двери, другие меряют шагами комнату, пока не замечают меня.

Я быстро оглядываю лица тех, кто был моими товарищами. Леона среди них нет, потому что никто из нас двоих не поверил, что он может быть на нашей стороне.

Я закрываю дверь за спиной и прислоняюсь к ней.

Все смотрят на меня внимательно и выжидающе. Лоренцо в конце комнаты ободряюще улыбается мне, и я начинаю говорить.

— Вы знаете, как меня зовут, и многие знают, как меня звали на протяжении десяти лет. Моргана рассказала вам правду, но не всю правду. Истина в том, что у неё искаженное и радикальное видение того, каким должен быть мир, и ради его достижения она всегда была и всегда будет готова пожертвовать столькими жизнями, сколько потребуется, включая жизни невинных детей.