Все потерянные дочери (ЛП) - Гальего Паула

— Уверен, у тебя много вопросов ко мне, — предлагает он. — Нам обоим есть чем поделиться.

Он протягивает мне руку, и на мгновение я застываю; но потом понимаю, что мне нужно просто надеть маску. Я протягиваю ему свою и позволяю его пальцам сжать мою ладонь с мягкостью, от которой у меня переворачивается желудок. Он улыбается, потому что думает, что победил.

— Мы прогуляемся, — отвечаю я с теплой улыбкой, — но в другой раз. Это правда, что сейчас мне нужно спокойствие, которое дарит рассвет. Мне нужна тишина.

Касание его большого пальца к моим костяшкам. — Ты всегда была особенной.

Я знаю, что это ложь. Он всегда давал мне ясно понять, что я всего лишь галочка; поражение или победа, которая либо отнимет, либо добавит ему престижа. Ничего более. Даже когда меня выбрали из всех претенденток, чтобы заменить Лиру, я не получила от него ничего, похожего на признание.

Я забираю руку. Дарю ему улыбку и поворачиваюсь спиной, желая, чтобы он поскорее ушел. Чувствую, что он продолжает наблюдать за мной, пока я седлаю одну из лошадей, и мое сердце бешено колотится от страха, что он может передумать, войти и пойти со мной… но он этого не делает.

Еще до рассвета я уже в седле. Я делаю несколько кругов, убеждаясь, что на этот раз за мной никто не следит. Углубляюсь в лес, пересекаю стены дворца и еду дальше, пока густой туман не начинает скрывать ноги животного, высокую траву, дикие папоротники…

Я привязываю лошадь подальше, потому что не хочу, чтобы она испугалась, и преодолеваю последний отрезок пути пешком.

Дождь и ветер стерли следы того, что произошло здесь некоторое время назад, когда я носила другое лицо и другие доспехи. Не осталось следов осыпавшейся земли там, где Кириан упал в овраг, ни останков лошади, разорванной пополам.

Края грота внизу тоже укрыты дымкой, которая, кажется, поднимается из недр самой скалы. Я подхожу к краю, и дрожь пробегает по спине, когда я открываю рот, набираю воздух и кричу:

— Тартало!

Словно поняв меня, птицы, гнездившиеся на ветвях деревьев, нависающих над его жилищем, взлетают. Небо на мгновение наполняется карканьем, а затем погружается в абсолютнейшую тишину.

Стоять здесь странно, потому что я чувствую себя так, словно постучала в огромную тяжелую дверь, ведущую в неизвестное место. И вот кто-то идет открывать эту дверь.

Бум. Бум.

Я делаю шаг назад, но беру себя в руки.

Бум. Бум.

Темная тень выбирается из грота.

Бум. Бум…

Эта тень растет, сотканная из кошмаров и страшных сказок, она выпрямляется, и эти гигантские ноги разгоняют туман, пока она приближается, и я узнаю лохмотья, прикрывающие тело существа, зубы, улыбающиеся мне, единственный серый глаз, который, кажется, видит всё.

Часть меня, отвечающая лишь за самый базовый инстинкт, умоляет меня бежать; изо всех сил. Это крик о том, чтобы бросить любой план и не оглядываться, но я заставляю себя остаться. Я сбрасываю плащ, чтобы Тартало увидел метки на моих руках, поднимаю лицо и выдерживаю его странный взгляд, когда он подходит к краю, и мы оказываемся лицом к лицу.

— Дочь Мари, — приветствует он меня, и его дыхание, всё еще несущее смрад гнилого мяса, колышет папоротники у моих ног. — Ты пришла ко мне.

— По собственной воле, — отмечаю я. Мой голос — лишь шепот рядом с его грохотом.

Тартало улыбается во весь рот. — Весьма дерзко с твоей стороны, должен признать. — Так же дерзко, как заключить сделку со мной, зная, что я могу разорвать её в любой момент.

Низкий и хриплый смех, похожий на скрежет гравия или перемалываемых костей, вырывается из глубины его глотки. Теперь, когда он передо мной, я гадаю, является ли Тартало тоже темной тварью, происходит ли он от магии Гауэко или независим от него, как Эренсуге или Мари. Дрожь пронзает меня — не только от этой мысли, но и от холода, сковавшего лес.

— Можешь одеться, Дочь Мари. Мне не нужно видеть твои метки, чтобы знать, кто тебя защищает.

Он морщит нос, и глубокие складки прорезают его переносицу. Ладно. Это меня успокаивает. Немного.

Я делаю шаг назад, но лишь для того, чтобы поднять с земли плащ и снова укутаться в него, пока существо не сводит с меня глаз. Если бы он захотел, мог бы поднять руку и поймать меня. Воспоминание о лошади Кириана, разорванной пополам, как веточка, пронзает меня.

— Если моя магия тебя не призвала, что привело тебя ко мне? — Ответы. — Ты собираешься дать их мне или попросить? — спрашивает он.

Я сглатываю. — У меня вопросы о сделке, и, думаю, ты хорошо умеешь их толковать.

Тартало склоняет голову набок в ожидании. — Кого ты хочешь оскорбить, Дочь Гауэко?

— Не эта сделка, — уверяю я его. — Пакт, который я хочу разорвать, не мой, но он касается меня. Смертный, которому ты сохранил жизнь, пообещал ведьмам Лиобе, что сделает всё возможное, чтобы зачать ребенка с ведьмой менее чем за три года, иначе мы оба умрем.

— Хочешь, чтобы я объяснил тебе, что нужно делать? — Он вскидывает брови. — Избежать последствий этого пакта должно быть для тебя легко.

— Я не хочу, чтобы меня заставляли решать судьбу моей жизни или жизни того, кто еще даже не родился, — отвечаю я. — Какое бы решение я ни приняла, я хочу сделать это потому, что пришло время, потому что мы оба этого хотим… а не потому, что от этого зависят наши жизни.

Тишина повисает между нами, и мне трудно отделить черты кошмара от этого лица и истолковать выражение на нем. Это удивление? Любопытство?

— Этот пакт нельзя разорвать; даже ты не можешь этого сделать, — отвечает он тогда серьезнее. — Но твой я разорвала.

Улыбка. — Потому что я так захотел.

С каждым словом я чувствую словно легкий удар по плечу. Предупреждение.

— И это всё? Я ничего не могу сделать? — Помимо очевидного… ты можешь прочесть пробелы в договоре. Мне кажется, ты тоже в этом хороша, нет?

У меня пересыхает в горле.

— Я перебрала условия сделки, слова, которые они использовали… и ничего не нашла. По крайней мере, Кириан был ловок, убедившись, что мы не умрем, если он попытается, но у него не получится.

Тартало издает сдавленный смешок. — Что? — Ты не заметила? — Он наблюдает за мной.

Я хмурюсь. — Есть способ обойти это?

— Смертный должен сделать всё возможное, чтобы зачать ребенка с ведьмой. Только смертный.

Его слова танцуют между нами, извилистые, искривленные, и мне кажется, я понимаю. — Ты хочешь, чтобы я его обманула, — догадываюсь я.

— Если он сделает всё возможное, чтобы завести с тобой ребенка, даже не зная, что физически это уже невозможно, последствия нарушения сделки не падут на вас; но вы больше никогда не сможете стать родителями вместе.

Я делаю глубокий вдох, почти задыхаясь. Это будет не просто обман. — Есть и другие способы стать родителями, — замечаю я, но тяжесть его слов всё еще горьким грузом давит на плечи.

Тартало улыбается. — Тогда это должно быть легко, не так ли?

Я представляю это. На несколько секунд я вижу, как говорю Кириану, что перестану принимать противозачаточный настой, потому что мы должны выполнить свою часть сделки. Могу представить его лицо, его выражение, а потом я бы поклялась ему, что хочу этого. «Я хочу создать с тобой семью, Кириан. Сделка тут ни при чем». Хуже всего то, что, думаю, мне не составило бы труда его убедить. В конце этого видения я вижу его улыбку и то, как он на меня смотрит.

И я чувствую себя ужасно.

— Я могу это сделать? Могу ли я лишить кого-то возможности когда-либо иметь детей? — Не зря ты дочь своих родителей, — отвечает он.

Я не знаю, кого он имеет в виду. Не знаю, говорит ли он об Адаре и Люке или, более метафорично, о Гауэко и Мари. Неважно.

— Спасибо, — говорю я ему.

Тартало не может скрыть удивления. — Тебе лучше уйти. Тебе есть о чем подумать.

— По правде говоря, нет.

Я улыбаюсь, но на этот раз улыбка дается мне тяжело. Теперь я знаю, что разорвать сделку невозможно и единственная альтернатива — предательство. Тут не о чем особо думать.