Эшли Дьюал - Смертельно прекрасна
— Ты боялась, что я перейду черту? Не смогу контролировать себя?
— Нет. О чем ты? Несмотря на то, что ты эксцентрична и, порой, упряма, ты добрая. Я ведь знаю тебя. Если ты и поступишь не по совести, то по определенной причине.
— Тогда почему…, - меня резко манит вниз. Комната темнеет, я вовремя ухватываюсь за край стола и застываю со стиснутыми до боли зубами. Что же это такое? Колени слабо трясутся. Меня внезапно тошнит, и я ощущаю, как по спине безжалостно пробегает холод.
— У тебя совсем немного времени. — Взволнованно причитает мама. — Пожалуйста, ты должна сделать то, что я скажу. Слышишь?
— Но ты ведь не хотела, чтобы я стала такой. — Смотрю на нее. — Что изменилось?
— Все изменилось. Теперь ты можешь умереть.
— Я не хочу умирать. — Вдруг говорю я, почему-то считая, что я должна сказать. Мне кажется, мама должна это услышать. Должна понять меня и не считать предателем. — Да, у меня многое случилось в жизни, и я, правда, какое-то время не хотела дышать. Но…
— Почему ты оправдываешься? — Недоуменно спрашивает мама.
— Я должна.
— Нет.
— Но…
— Ари.
— Я предаю вас! Ведь есть шанс вновь быть вместе, а я…
— Хватит говорить чепуху, Ариадна Мари Блэк. — Вот это уже голос моей матери, той самой, что протягивала мне руку даже тогда, когда я не висела на краю обрыва! Ее брови в ту же секунду ползут домиком, и глядит мама на меня уже не печально, а решительно. — У меня не было возможности сказать тебе, какая ты сильная. Теперь в этом нет смысла. Тебе предстоит через многое пройти, но ты справишься.
— И ты будешь рядом со мной?
— Я всегда рядом, дорогая. Но еще с тобой Норин и Мэри. Твои друзья. Ты не одна. И я нужна тебе, да. Но только, как воспоминание.
— Нет, — испуганно распахиваю глаза, — не говори так.
— То, что ты видишь мертвых…, этому есть объяснение. — Нервным голосом шепчет мама и смотрит на меня взволнованно и пристально. — Тебе нужно найти…
— Кого?
Она неуверенно сглатывает и едва слышно говорит:
— Ноа Морта. Он все объяснит.
— Кто это? — Часто моргаю, вновь тяну к ней руки, но потом вспоминаю, что не могу до нее прикоснуться, и порывисто отворачиваюсь. В груди растет бездонная дыра. Туда притянуло бы целую вселенную, если бы не те редкие моменты, вспышки, искры, которые возникают, когда рядом находятся тетушки, Хэрри или Мэтт.
— Спроси у сестер. Они скажут. А сейчас внимательно меня слушай. — Я послушно на нее смотрю и стискиваю зубы. Дышать становится труднее, как и слышать ее голос. Меня, то и дело, притягивает вниз, будто под ногами гигантские магниты. — Найди нечто острое. Нужно порезать ладонь, а затем нарисовать перевернутый треугольник.
— Порезать ладонь?
— Давай, Ари. Времени мало.
Киваю и медленно плетусь к тумбочке. Перед глазами все плавает, когда я пытаюсь найти канцелярский ножик. В конце концов, взгляд натыкается на ножницы, и я озадачено хмурю лоб: неужели я решусь на подобное?
Пальцы резко хватают ножницы, словно это мой последний шанс увидеть свет, и я в ту же секунду становлюсь на удивление решительной, смелой. Обратного пути нет.
Неуклюже падаю на колени и опускаю голову. Волосы скатываются с плеч. Дышать так трудно, что я начинаю присвистывать. Что со мной? Грудь горит. Мне очень больно.
— Давай. — Холодным голосом отрезает мама прямо над моим ухом. — Ты справишься. Мы все справились, Ари. Небольшой разрез. Это совсем не больно.
Я панически усмехаюсь. Может, это и не больно. Но страшно.
Через силу выпрямляюсь и смотрю обезумевшим взглядом на ножницы. Прикасаюсь холодным металлом к ладони левой руки. В лезвиях видно мое отражение. Отражение без четких очертаний, но с огромными, испуганными глазами. Наверно, именно такой сейчас я кажусь со стороны: безумной.
Аккуратно прохожусь острой стороной по руке и прикусываю губы, когда возникает колющая боль, и ладонь горячо вспыхивает. Кровавая линия становится все толще. Она в руке моей больше не умещается, и капли начинают литься на черный, деревянный пол.
— Рисуй. — Командует мама. Я слушаюсь. Она где-то рядом, но я ее не вижу. — Мы все в разное время встретились с Хозяином. — Неожиданно шепчет мама мертвым голосом. — Я была первой, и я согласилась сразу. Не сопротивлялась, потому что жутко испугалась, я не хотела умереть, и такой выход казался мне вполне разумным. Затем настал черед Норин, и нам с мамой пришлось рисовать треугольник ее пальцами, потому что она до последнего отказывалась принимать свою сущность.
Искоса гляжу на призрак матери. Она стоит у окна. Но лучи не освещают ее лицо. У нее до сих пор бледноватая кожа и синеватые губы. Я вдруг только сейчас замечаю то, что раньше не бросилось в глаза. Например, костлявые плечи, торчащие из-под свитера.
— Она не хотела становиться такой? — Хриплю я и встречаюсь с мамой взглядом.
— Не хотела. Но мы ее заставили.
— Почему?
— Потому что не хотели потерять. — Мама с силой прикусывает губы. Вина пролетает в ее прозрачном взгляде, и она горько кривит губы. — Теперь ей сложнее всех.
Отворачиваюсь и изнуренно сгибаюсь. Из меня будто выкачивают силы. Я протираю пальцами вспотевший лоб, и невольно понимаю, что оставила на лице кровавые разводы.
— Ты должна произнести: vocavit vos, Lucifer. — Неожиданно говорит мне на ухо мама, а я испуганно вздрагиваю: дыхание у нее настолько холодное, что по моей шее проносятся мурашки. — Не бойся. — Говорит она. — Ничего в нашей жизни не происходит просто так. А смысл ее как раз таки в том, чтобы понять, какая роль отведена тебе.
Приподнимаю подбородок, но неожиданно понимаю, что в спальне больше никого нет. Мама ушла. Ее нет. Боль вновь притягивает меня вниз, и я беспомощно выдыхаю. Не знаю, когда станет легче. А, может, легче не должно быть? Может, легче только мертвым?
Гляжу на песчинки, плавающие в тусклом свете, и притрагиваюсь к ним кончиками пальцев. Представляю, что я одна из них. Сколько правильных поступков мы совершаем в жизни? А сколько неправильных? Что лучше — умереть хорошим человеком или остаться в живых, но превратиться в чудовище? Человек всегда балансирует на краю пропасти, ему приходится, ведь жизнь — скопление крутых перекрестков, каждый из которых хранит в себе свои опасности, преимущества и последствия. И даже, когда мы говорим, что выбора у нас нет, мы нагло обманываем и окружающих, и себя, потому что второй вариант всегда есть, но он не всегда тот, что нам нужен.
Говоря, что пути обратного у меня нет, я жестоко обманываюсь. Я спокойно и мирно могу стереть корявый, перевернутый треугольник, нарисованный моими окровавленными пальцами, лечь в постель, закрыть глаза. Я могу вернуться к семье и не превращаться в то существо, что внушает ужас всей Астерии. И я хочу этого. Хочу увидеть родителей, Лору, хочу избавиться от осуждения окружающих, презрительных, испуганных взглядов. Да. Но не больше, чем остаться в живых.
