Два дня до солнца (СИ) - Комарова Марина

― За деньги, ― с готовностью разъясняю я. ― Что. Это. Было?

Дан молча на меня смотрит.

Поезд снова едет, стучит по рельсам. Свет теперь неравномерен, только иногда полосой падает на лицо моего спутника. И в такие момент можно увидеть, как мало в его глазах человеческого.

― Немного моего прошлого, ― наконец-то отвечает он, словно осознав, что я не отстану. ― Хочешь поговорить об этом?

Некоторое время я немного колеблюсь.

― Хочу. Только подожди.

Я открываю дверь и выхожу в коридор. Тут ощутимо прохладнее, чем у нас. Что ж обычное дело, так всегда.

Вылазку делаю не зря: сначала попасть в туалет, чтобы плеснуть на лицо ледяной воды. Посмотреть на себя в зеркало, убрать со лба черные пряди и шумно выдохнуть.

― Какой бы ни была его история, я должен её знать, ― произношу одними губами, а потом подмигиваю собственному отражению.

Выйдя, заглядываю к проводнику и разживаюсь бумажными стаканчиками.

Дан сидит в прежней позе, только смотрит теперь в окно.

Я сажусь напротив, отодвигаю маленькую скатерку на столике и ставлю стаканчики. На ощупь нахожу пакет из «П’яної вишні» и достаю бутылку с наливкой. Тянусь к небольшому светильнику над головой, чтобы щелкнуть кнопкой, но внезапно холодные пальцы касаются моего запястья.

― Не надо.

Я озадаченно перевожу на него взгляд.

Теперь за окном светлее, чем между нами. Видны только очертания лица Дана и упавшие набок волосы.

― Не надо света, ― повторяет он. ― Мы и так всё увидим. Если опасаешься, что прольется настойка, то не переживай. Я знаю, что делать.

Я несколько теряюсь, но не сопротивляюсь, когда он отнимает пакет с бутылкой. Не знаю, каким образом ему это удается, но стаканы наполняются ароматной наливкой с запахом сладкой вишни и легкой, я бы сказал, горячей ноткой алкоголя.

Что интересно, для меня эта наливка ― скорее часть театральной постановки с интерактивом, чем просто выпивка. Так уж вышло, что это в первую очередь колорит и потрясающие продавцы, которые умудряются поднять настроение.

Сначала перед тобой ставят резной бокал, потом спрашивают, сколько налить. Замечено, что сколько бы ты ни попросил, пятьдесят или сто грамм, каким-то образом тебе всё равно нальют сто пятьдесят. Потому что «це точно ваша порція». Когда тёмная переливающаяся рубином жидкость наполняет бокал до края, рискуя вот-вот вылиться на стол, тебе говорят незабвенную фразу:

― Відсьорбніть, бо мені треба ще кудись вишні покласти.

И да, ты именно это и делаешь, совершенно не смущаясь, потому что окружающие… делают то же самое. После чего несколько вяленых вишенок падает прямо в бокал, снова поднимая уровень жидкости. Ты осторожно берешь его. Не дышишь. И осторожно выходишь из самого помещения, стараясь ничего не разлить. По-прежнему не дышишь. Выдыхаешь, только оказавшись на улице, рядом со столиком, куда можно поставить бокал.

Не всегда это удается сделать филигранно, временами наливка на руках, рубашке, столе… Но это уже совсем другая история.

Вишни у нас тоже есть, они в каждой бутылке. Но пока до них далеко.

Дан берет свой стаканчик, смотрит на него.

― Ну что, Создатель, выпьем за знакомство и прочее?

― А что у нас прочее? ― интересуюсь я и беру свой, касаюсь его бумажным боком стакана Дана.

В ответ ― усмешка.

― Прочего будет много чего интересно, поверь.

― Почему ты со мной? ― в который раз спрашиваю я, пристально глядя на него.

Плевать, как это звучит. Он прекрасно понял.

Почему оказался тогда в кафе? Почему появился перед горгонидой? Почему открыл дверь в квартире Игоря? Почему едет со мной в поезде и пьет пьяную вишню?

Правда, пьет. Вижу, как колыхнулись пряди волос, когда он запрокинул голову, чтобы отпить наливку.

― Потому что, ― следует очень исчерпывающий ответ.

Я, сделав глоток, начинаю кашлять.

Дан, чуть подавшись вперед, любезно хлопает меня по спине.

― Когда я сказал про крест, то не шутил.

Я вдруг осознаю, что в его голосе нет ни намека на шутку, иронию или ехидство. Он ― серьёзно.

Повисает тишина.

Дан смотрит на меня, чуть склонив голову к плечу. Не знаю, сколько так проходит времени.

Я открываю рот, чтобы задать вопросы, но он опережает меня:

― Однажды я просто понял, что существую. Так… неясно, нечетко, улавливая лишь кое-что из окружающего мира. У меня были знания. Не мои ― чужие. Но я мог ими пользоваться. Не в полной мере, не так, как сейчас.

А потом… потом вдруг ощутил все: запахи, звуки, вкусы, касания, увидел, что вокруг. И это совсем не походило на то, что было раньше.

Я замираю со стаканом, кажется, совершенно забыв, что надо пить.

Это что я сейчас слышу? О чем он?

Но Дана моя реакция совершенно не интересует, он просто добавляет себе наливки.

― Потом я осознал, что как раньше ― не будет. Ничего нельзя вернуть. А ещё будто что-то резко оборвалось. То, что держало меня, давало жизнь и оставляло в безопасности. А тут раз ― и куда-то вытолкнуло.

Я с трудом сглатываю:

― Ты о чем вообще?

― Пей, ― хмыкает Дан. ― Потому что на трезвую это не принять.

Некоторое время он смотрит на меня. Даже тьма не укрывает от взгляда, прошивающего тысячами игл.

Я принимаю его совет, глотаю горяче-сладкую наливку. Жестом фокусника он вновь наполняет мой стакан.

― Я не понимал, где нахожусь, ― продолжает он. ― Осмотрелся ― какая-то комната. Попытался сдвинуться, и тут что-то ударило по голове. Так, что аж искры полетели из глаз. И вот, я пришел в себя в подвале. Это, конечно, определил потом, когда выбрался. Когда дотянулся до Якоря.

― Какого Якоря? ― напряженно переспрашиваю я.

Дан фыркает:

― Ты его видел совсем недавно. Когда мы стояли у замковой стены. Такой худой, русоволосый, в кожанке. Та ещё язва, познакомишься, Тиглат хоть и зануда, но толковый.

― Тиглат? ― уточняю.

― Тиглат Волшебные Пальцы, ― нараспев протягивает Дан. ― Ему не нравится это прозвище, но оно очень подходит. В каком-то смысле он наш коллега ― напишет текст на любую тему на таком уровне, что будешь рыдать от зависти. Тиглат ― ник на биржах копирайтерства.

Я только приподнимаю брови, но больше не задаю вопросов. Снова делаю глоток. Пожалуй, он прав. Трезвым это воспринимать сложно.

― Якорь ― это уникальный дар, ― продолжает Дан. ― Не менее уникальный, чем Создатель. Якорь тянет к себе всё то, что создали такие, как ты, Антон. И кроме этого ещё много чего интересного.

― Как… ― Я хмурюсь. ― Как это происходит?

― Как у других ― не знаю, ― пожимает он плечами. ― У меня было просто состояние, как у дикого зверя. Безмолвно выл и тянулся-тянулся-тянулся…

Его интонация не меняется, но у меня вдоль позвоночника проносится ледяная стрела. Потому что в каждом слоге ― страх. Страх настолько сильный и вязкий, что невозможно дышать.

Это странное осознание: у Богдана Ярасланова может быть страх. Такой страх.

― А… дальше?

Он чуть прищуривается, смотрит в окно. Там проносятся дома в оврагах, фонари и лента ночной реки.

― Не знаю, сколько так прошло времени. Но в какой-то момент открылись двери, и я увидел Тиглата. Порядком обалдевшего, испуганного, до ужаса уставшего, но… способного вытащить меня. И он вытащил. Хоть сам едва не окочурился от моего вида.

― Что было с видом?

Дан смотрит на меня так, что вмиг отпадают все вопросы. Я отбираю у него бутылку и уже сам разливаю остатки наливки. Вишни, как и ожидалось, застревают в горлышке. Приходится встряхнуть, чтобы упали в стаканчик. Они делают это слишком шустро, плюхаются, и капли летят прямо на пальцы Дана.

Он медленно поднимает руку, смотрит на то, как в свете звезд чернеет наливка на белой коже. Как-то странно, совершенно нечеловечески улыбается и подносит их к губам.

В тот же миг у меня во рту появляется солоновато-металлический вкус, а перед глазами вспыхивают желтые фонари у замковой стены. К горлу подскакивает дурнота. Алкоголь немного притупляет ощущения, поэтому удается сделать глубокий вдох. Но вопрос срывается сам: