Два дня до солнца (СИ) - Комарова Марина

― Упаси меня небо иметь алтарь при жизни, ― смеется Чех.

― А что же в Киеве?

― А там не я. Там Стольный. А он, знаете ли, не лишен некоторой привязанности к любопытным вещицам. Уж простите старика.

Сара Абрамовна закатывает глаза. Ну да, ну да, не такая уж разница в возрасте у Чеха со старшим братом. Но как же промолчать?

― Не сложилось у них с Зоечкой, не сложилось, ― вдруг качает она головой.

И вот тут Чех, пожалуй, удивляется, ибо слышит в голосе нечто вроде… сочувствия.

― Зоечка слишком… горячая, ― замечает он.

― Солнечная, ― невинно хлопает ресницами Сара Абрамовна. ― Такое солнышко, не так ли?

Перед глазами Чеха возникают сожженное поле, вспыхнувшая заправка, почерневшая кожа на тонких руках, огонь-огонь-огонь и вечный шёпот: «Кара… кур…». Это Солнышко сжигает до дотла.

Он поднимает взгляд на подошедшего официанта, которого легким движением руки подозвала Сара Абрамовна.

― Молодой человек, запишите мидии в сливочно-сырном соусе, вот этого сладкого карасика, это вот салатное недоразумение с авокадо и лепешку.

Чех кашляет в кулак, чтобы сдержать улыбку при виде лица несчастного официанта.

― Стейк из тунца, ― добавляет он.

― Пить… ― Сара Абрамовна изучает винную карту. ― Нам есть что отметить. ― Стук алого ногтя об отшлифованный янтарь. ― Даже три раза. ― Стук, стук, стук. ― Поэтому я хочу белое.

― Сухое? ― учтиво предлагает официант.

― Оставьте себе, ― отмахивается она. ― Несите полусладкое, и не слипнется, и примирит с кислой физиономией собеседника.

Бедняга улетучивается так быстро, что Чех не успевает возмутиться.

― Сара Абрамовна, вы бессовестно неучтивы к старшему по чину, ― мягко укоряет он. ― Где же хоть капля любви?

― Зачем мне любовь, когда есть деньги?

Чех понимает, что крыть нечем. И только усмехается. Всё же Городовые ― прекрасные существа. Они не взывают к чему-то светлому, бескорыстному и необъяснимому. Им всегда есть чем спустить на грешную землю. И это радует, потому ясно, чего можно ожидать от каждого из них.

В ожидании заказа Сара Абрамовна закуривает. Между алыми ногтями белеет белый цилиндрик сигареты, дым сегодня пахнет какими-то цветами. Сменила пристрастия?

― Эммануил Борисович, ― снова она переходит на уважительное обращение. ― Есть проблема, которую надо решать, как бы мне сейчас ни хотелось не видеть вас ещё долго.

Чех тоже меняется в лице. Теперь это холодный, невозмутимый Следящий Южного региона, который сильнее Городовой.

― Какая же?

В её бездонно-светлых глазах что-то ослепительно вспыхивает:

― Каракурты не убили Дымкевича. Он снова появился в Одессе.

Глава 15. Ближе к тому, что нельзя

Тот, о ком не знает Дмитрий Мороз

Наше время

Если прикрыть глаза, то солнце светит так мягко и ласково, что кажется, будто оно разгорается даже под веками. Ветерок временами налетает прохладный, совершенно не весенний, но я ничего не имею против. День отличный. Даже не беря в расчет, что мне надо прямо сейчас покинуть Львов. Внутри все почему-то замерло. Нет сожаления ― только светлая грусть. Пожалуй, надо разобраться с бедламом, ворвавшимся в мою жизнь. А потом уже снова можно приехать.

Это странно, но я чувствую, что решение верно.

И то, что я сейчас сижу на скамейке в скверике напротив входа в здание вокзала, тоже верно.

― На, подержи.

Мне тыкается в руки бумажный белый пакет, на котором нарисована фигуристая панночка. Она прикрывает грудь сочными вишнями, контрастирующими с белой кожей.

― Э?..

Пожалуй, это самое содержательное, что я могу сказать.

Ярасланов плюхается рядом, переводит на меня взгляд:

― Мы будем ехать вместе почти сутки. Делать это на трезвую голову я категорически отказываюсь.

Я заглядываю в пакетик, так-так и правда бутылка настойки. Любопытно исполнилось моё вчерашнее желание.

― Звучит так, будто тебе придется ехать с некрасивой женщиной, ― не могу смолчать.

― От того, что я еду с красивым мужчиной, ситуация совершенно не меняется, ― пожимает он плечами.

Я закашливаюсь, Ярасланов любезно хлопает меня по спине.

― Не умничай, ведь в ответ может прилететь, ― ласково произносит он. ― Но я, конечно, попытку сострить оценил.

Некоторое время мы сидим молча. На разговоры не тянет. Потом Ярасланов тянется к чемодану, достает из внешнего кармашка паспорт и билет. Снова отдает мне.

― Я сейчас!

Он быстро вскакивает и шагает к ближайшей будочке с журналами. Я фыркаю. Господи, откуда ж ты такой взялся?

Открываю паспорт.

Богдан Ярасланов.

О… как. Значит, Дан ― это сокращение от Богдана, а не Даниила, как можно было бы решить. Я почему-то к нему примеривал именно это имя. Богдан всё же… Хотя вот место рождения ― Ужгород. Едва не присвистываю. Вот это да. Почему-то думал, что он родился где-то в безумно пафосных столицах, но никак не в уютном городе Закарпатья.

Подпись интересная у него.

Внимательно изучаю её, вычленяя среди размашистых завитков буквы. Так, начинается с «Я», потом точка, дальше три первых буквы имени: б, о, г. То есть… если привыкнуть к линиям, то можно увидеть…

Я.Бог

С моих губ срывается нервный смешок. Да уж, скромность ― единственный его недостаток. Я вот как-то не додумался до такого. Просто стилизовал первую букву фамилии, а мог вон целого клоуна нарисовать, если следовать такой логике.

― А чужие документы смотреть нехорошо, ― звучит прямо надо мной, и я едва не роняю паспорт.

Ярасланов садится рядом снова, я замечаю у него под мышкой сборник судоку.

― Ну как, удовлетворил любопытство? ― неожиданно спокойно интересуется он.

― Немного, ― признаюсь я и тут же спрашиваю: ― Почему Дан? Не Богдан?

― Издатель посоветовал сократить, ― пожимает он плечом. Зелено-голубая волна взгляда устремляется на крышу вокзала, которая отражает солнечные лучи, будто возвращая их небу. ― Короче, так воспринимается лучше читателем. Читатель же, знаешь ли, существо капризное. У него есть море, каждая волна которого ― автор. Волна накатывает на волну, прячет под собой, принося что-то другое, стирая старое. Ты их не запомнишь, да и не всегда в них сориентируешься. Но вот ту волну, что плеснет в лицо, оставив соленый привкус на губах, ты забудешь вряд ли. Поэтому цель каждого писателя ― остаться на губах, которые потом смогут процитировать его строки.

Звучит настолько хорошо, что не хочется перебивать.

Но потом я бросаю взгляд на часы.

― Пошли, пора, ― произношу, вставая и подхватывая вещи.

Ярасланов молча кивает, берет чемодан за ручку и следует за мной. На перроне мы молчим, молчим и когда оказываемся в своём люксе. Меня это несколько удивляет. Однако, а деньги за билет потом стребует? Наверное, стребует. Чего это он должен всё оплачивать?

Внутри, как всегда, жарко. И пахнет металлом, горячей пылью и смазкой.

Я отодвигаю штору и смотрю на вокзал, где другие пассажиры еще ждут своих поездов. Временами просто удивительно, сколько людей мы видим каждый день, но при этом ничего не узнаем об их жизни.

― Нравится? ― вдруг спрашивает Ярасланов.

Я перевожу взгляд ― он тоже смотрит в окно. Редкий момент, когда ни в глазах, ни в уголках губ нет иронии и легкой насмешки. Из-за этого он словно меняется до неузнаваемости. Я вижу в своем спутнике совершенно другого человека.

Поезд трогается, оставляя людей за чертой вагонного окна.

А я внезапно понимаю, что оказался один на один с человеком, который грозился меня убить.

Только мне… совсем не страшно.

Теперь я знаю: Ярасланов просто так изъясняется. Он многое говорит, чтобы добиться нужного эффекта, но далеко не всегда делает то, что сказал. Он меня проверял. Не особо приятная проверка, но сейчас это почему-то кажется таким же очевидным, как факт, что Кирилловна, незабвенная соседка Игоря, не бросит курить до самой смерти.

Немного царапает, что он так и не появился. Но сказать, что я обижен, не могу. Вокруг и правда происходят странные вещи, поэтому чего точно не стоит делать, так это втягивать друга в неприятности. Неприятности, которые ты сам не можешь ещё классифицировать.