Два дня до солнца (СИ) - Комарова Марина

― Там… тогда… это была кровь?

Он не меняется в лице, прикрывает глаза ― только подрагивают ресницы.

― Это была кровь.

Спокойным, совершенно безразличным тоном и… чистую правду. Больше ничего не надо спрашивать. Надо ещё много узнать, но язык не поворачивается говорить.

― Твоя горгонида, ― внезапно резко переводит Дан тему: ― Её больше нет. Придумывай что-то другое. С горгонидами сейчас вообще лучше не связываться. Потому что они не просто фантазия.

Я только чувствую, как отвисла собственная челюсть. Но все же беру себя в руки.

― В смысле? Это как раз фантазия.

Дан смеется, немного хрипло и как-то ломано, очень странно звучит:

― Если захочешь ― познакомлю тебя с «фантазиями», Антон. Даже далеко не надо ехать, плюс-минус полтора ста километров. Или сколько там до Одессы?

Я опять теряю дар речи. В смысле, до Одессы?

Дан же допивает все до капли, отодвигает стакан в сторонку и невозмутимо укладывается.

― Уже поздно. Завтра придется тебя и правда выносить из поезда.

Я бросаю взгляд на экран телефона. Три часа ночи. Поздно… Но как сейчас заснуть?

Как ни странно, пока я об этом раздумываю, Дан практически сразу отключается. Некоторое время я просто еду и смотрю в окно невидящим взглядом, потом вздыхаю и осторожно задвигаю бутылку со стаканами в бумажном пакетике под столик. Утром вынесу.

Бросаю взгляд на спутника. Спит. Только нормально не накрылся. А из окон обычно дует, как бы ни было тепло на улице.

Я тихо привстаю, подхватываю плед и натягиваю на его плечи.

И правда… поздно. Завтра будем со всем разбираться.

Глава 16. Что ты такое?

Те, о ком не знает Антон Шуткач

8 лет назад

Я не совсем понимаю, что мы тут делаем. Никто и не спешит давать мне ответ. Мы явно заходим через дверь, которой часто не пользуются. Тут безлюдно, никто не выскочит и не спросит, что за чудовище идет рядом со мной.

Ябо с интересом смотрит по сторонам, но, что удивительно, молчит. Ни слова, хотя ещё пару дней назад болтал бы без умолку. Что случилось?

Ответ напрашивается только один: он знает больше меня.

― Чех, ― тихо зову я, но он жестом дает понять, что лучше помолчать.

Послушно затыкаюсь. Что ж, кажется, и правда, не время болтать.

Чех знает, куда идти. Мы просто проходим узкий коридор, где пахнет лекарствами, спиртом и чем-то ещё… то ли глиной, то кровью. Я хмурюсь, пытаясь понять, что сейчас чувствую. Откуда такое нелепое сочетание?

― Не спи, ― легонько толкает меня в бок Ябо, а потом и вовсе тянет за рукав, ибо Чех успел нырнуть в боковой кабинет.

Здесь… явно работает косметолог.

Я недоуменно осматриваюсь. Кабинет как кабинет: вот специальная кушетка для клиентов, раковина, шкафы с какими-то лекарствами и средствами, несколько аппаратов, которые для меня совершенно непонятны. Я, конечно, писал несколько статей о косметологии, но ими все знакомство с этой сферой ограничивалось. Поэтому я озираюсь даже с любопытством.

Открывается дверь подсобного помещения, и в дверном проеме появляется жилистый брюнет. Моё внимание сразу приковывают его руки. Длинные пальцы, подвижные, такие… «танцующие». И эта косточка под большим примечательная, так и притягивает взгляд. Почему-то ощущение, что пальцы ни на секунду не останавливаются, хотя он всего лишь держит полотенце. Такой… не красавец совсем, но раз увидишь ― запомнишь на всю жизнь. И черные глаза, внимательные и любознательные; и ассиметричную стрижку; и эти выразительные скулы.

Он смотрит на нас с большим интересом. Я пытаюсь уловить шок или хотя бы удивление от вида Ябо. Но в черных глазах, которые на самом деле скорее темно-карие, ничего подобного нет.

― Как интересно, ― наконец-то произносит он.

― Я обещал, что будет интересно, ― кивает Чех.

― Чувствую себя музейным экспонатом, ― ворчит Ябо, складывая руки на груди. ― Ну что, что будешь делать?

Мужчина переводит на меня взгляд, внезапно улыбается уголком губ:

― Он был совершенно невыносим все это время?

Это застает меня врасплох, но потом я всё же собираюсь с мыслями и подтверждаю:

― Именно, но я смог.

― Вы молодец. ― Он вдруг протягивает руку. ― Владимир.

― Дмитрий, ― представляюсь я, пожимая «танцующие пальцы». Крепкие, кстати, сильные. Даже немного неожиданно.

Он поворачивается к Ябо и Чеху, задумчиво смотрит на обоих. Я замираю, кажется, даже не дышу: чувствую, как Владимир буквально взвешивает все за и против.

― Сколько понадобится времени? ― спрашивает Чех.

Владимир чуть прищуривается, окидывает Ябо взглядом с ног до головы. О чем-то думает, и… ни мне, ни Чеху этого точно не понять. Судя по виду Ябо, тот тоже может только гадать, что в голове у этого человека.

― Дня два, может быть, три. Чтобы можно было спокойно выйти на улицу, не вызывая вопросов у прохожих ― наконец отвечает Владимир. ― Но ты спрашиваешь срок, не уточняя, каков будет результат.

― Мне важно, что он будет, ― ни капли не смущается Чех.

― То есть вас моё мнение вообще не интересует? ― спрашивает Ябо, явно осознав, что теряет инициативу по всем направлениям.

― Нет, ― хором отвечают Чех и Владимир.

Вид Ябо с отвисшей челюстью настолько забавен, что я начинаю смеяться. Так чисто и искренне давно не получалось. На меня смотрят немного с удивлением, но мне уже всё равно. Истерика, что ли? Нехорошо.

Остановиться не получается.

Чех подхватывает меня под локоть и выводит из кабинета.

― Я буду ждать сообщения, ― бросает он на ходу и тянет меня дальше.

На улице льет дождь. Когда только успел начаться?

Пальцы Чеха до боли впиваются в моё запястье.

― Дыши. Просто дыши.

Поначалу получается плохо, но постепенно дыхание выравнивается, мне становится лучше. Сюрреализма ситуации это не уменьшает, но немного отодвигает в сторону.

Дождь холодный, волосы тут же намокают, но Чех даже не думает тянуть меня в укрытие. Стой и приходи в себя. Холод, вода, дыхание. Пожалуй, это всё, что сейчас нужно.

Ровно до того момента, когда я нахожу силы хрипло произнести:

― Я хочу домой.

― А я думал, в Монте-Карло.

― Очень смешно.

― Садись, отвезу.

Дорога занимает каких-то пятнадцать минут ― Чех очень неплохо ориентируется в Херсоне.

«И в Одессе, ― внезапно подсказывает внутренний голос, ― и вообще на юге». Последняя мысль буквально обжигает. С чего я взял про юг вообще? Объяснить не получается, но такое чувство, что я прав на все сто процентов.

Хмурюсь, пытаясь проанализировать ощущения. Откуда это?

Задумавшись, не сразу понимаю, что мы свернули и даже остановились.

― Что? ― Я выглядываю в окно, пытаясь понять, почему Чех передумал ехать и вообще выходит из машины.

― Сиди, жертва, ― доносится его смешок с улицы. ― Жрать у тебя, как всегда, нечего. Поэтому дай папочке разжиться пиццей.

Я откидываюсь на спинку кресла.

Если папочка раздобудет к ней бутылку коньяка, то мир и правда не такая сука, как может показаться на первый взгляд.

***

― То есть Якорь притягивает к себе всякую гадость? ― подавившись, спрашиваю я и смотрю на Чеха во все глаза.

За окном уже поздний вечер, тьма ночи подсвечена желтым, как глаза кошки, светом уличных фонарей. А пицца на самом деле очень ничего, просто от услышанного я практически не могу нормально жевать. Заглатываю как удав свежее хрустящее тесто с пикантным перцем, кукурузой, мясом и какими острыми колбасками. Чех вечно выбирает что-то специфическое, но вкусное, ничего не скажешь. Эта вроде бы называется «Мексиканская». И коньяк тоже не забыл. Если однажды я решу отречься от мира, то приеду к Чеху и буду жить у него. А, если вдруг попытается меня выпереть, то пожалуюсь Ябо.

― Ну «гадость» все же слишком уж жесткое определение, ― не смущается Чех и подносит к губам кружку с пузатым желтым утенком в кепке.

Мне её подарили девочки из отдела этнографии. В кружке ― коньяк. Конечно, совсем не соответствует этикету, но Чех не возражает.