Два дня до солнца (СИ) - Комарова Марина

Он вообще вполне спокойно воспринимает мою маленькую кухню, где ремонта не было много лет. Поскрипывающие стулья с примятыми подушками. Скол на столе (я уронил случайно стеклянный графин, а починить руки не доходят). Пицца в огромной коробке. И, собственно, я, потерянный и слабо понимающий, куда вляпался.

― Якорь, Дима, это сокровище, ― продолжает Чех. ― Это тот, кого всегда зовут на помощь.

― Из меня хреновый Чип-и-Дейл, ― откровенно признаюсь. ― Я не умею ломать голыми руками чудовищ, не отстреливаю головы супостатам, не поражаю силой оптимизма, сваливая с ног. Я…

― …корь, ― хмыкает Чех. ― Этого достаточно. К тебе тянутся не просто те, кого создали. К тебе пытается прильнуть прошлое.

― Звучит как-то неуместно эротично, ― бормочу я.

― Скоро будет неизбежно порнографично, ― невинно улыбается Чех. ― Ябо сумел к тебе дотянуться из Ужгорода, расстояние немалое.

― Может быть, дело в силе Ябо?

Чех качает головой:

― Сила немалая, но тут больше дело в том, что ты смог его зов принять и кинулся на помощь.

― Лучше бы не смог, ― вздыхаю я, заглядывая в свою кружку, кобальтово-синюю с золотой надписью «Дмитрий» ― тоже подарок. Хм, у меня есть чашки, которые я покупал сам? Ладно, неважно.

― Сомневаюсь, что это было бы лучше, ― внезапно мрачно отвечает Чех, разрезая пиццу. ― Раз есть дар Якоря, он все равно проснется. И лучше научиться управлять им раньше, чем позже.

Дальше он рассказывает, во что я вляпался. Чем дальше, тем меньше мне нравится.

Ябо ― это далеко не самое худшее, что могло со мной произойти. Несмотря на всю специфику, он делал всё, чтобы меня защитить. На этом моменте я, конечно, начал материться, но Чех терпеливо выслушал, чтобы продолжить.

Дальше оказалось куда интереснее. К Театральнику меня привезли, чтобы понять глубину дара.

― А Театральник у нас специалист или как? ― хмыкаю я, ехидно так хмыкаю. Коньяк начинает действовать, язык развязывается с огромной скоростью.

― Или как, ― отвечает Чех. ― Театр ― это место, где надевают маски. И… где их снимают. Театральник прекрасно видит суть.

Я прищуриваюсь:

― Видит или думает, что видит?

От меня не укрылось тогда, что он был несколько сбит с толку. И этот вопрос: «Куда тебя занесло?»

― Видит, но не все, ― спокойно соглашается Чех. ― Твой дар можно назвать многослойным. Ты умудрился почуять Ябо ― создание человека, которого никогда не знал. Потом видел прошлое, в котором к берегам Одессы прибыл греческий корабль с горгонидами. И параллельно ― человека и пауков, давно исчезнувший народ каракуртов.

Я невольно вздрагиваю, вспомнив последнее. Мозг с трудом выстраивает причинно-следственные связи.

― Подожди… Каракур… Ты хочешь сказать, что каракурты… вот те пауки… вот то…

Чех берет бутылку коньяка и смотрит через неё на электрический светильник, отчего коньяк наполняется жидким золотом.

― Да, Дима, ты же умный мальчик. Каракурты живут в Причерноморье и Приазовье. Они любят наше злое солнце, тугой жар степи и голодный ветер. Только вот уже понимаешь, что это ― не просто пауки. Они жили здесь ещё до горгонид, ещё тогда, когда здесь в боях звенела бронза скифских акинаков. Но вот уже несколько веков о них ничего не слышно. А пауки отказываются говорить.

Я снова давлюсь, на этот раз коньяком.

― Отказываются говорить? Ты умеешь говорить с каракуртами?

Чех улыбается так, что по коже пробегает мороз. В комнате становится намного холоднее, чем было. И глаза у него какие-то вот… совсем бездонные. Смотришь в них и падаешь-падаешь-падаешь…

Я с трудом отвожу взгляд и встаю. Подхожу к окну, распахиваю и делаю глубокий вдох. Хороший вдох, полон осени, грусти и едва ощутимого морозца. После чего осторожно закрываю створку и смотрю на чуть запотевшее стекло.

― А что вы разделили? – спрашиваю, не особо надеясь на ответ. ― Я прекрасно помню это: «Разделим» между тобой, этой… женщиной и Одноглазым.

Некоторе время Чех молчит, но потом все же произносит:

― Твой дар Якоря. Ты сможешь чувствовать всё созданное в южном регионе, но при этом в первую очередь то, что угрожает мне, Одноглазому и одесскойГородовой.

Шикарно. Как же шикарно.

― Кажется, в один прекрасный момент я осознал, что лишний в мире, в котором родился, рос, сбивал коленки, совершал дурацкие поступки, учился и работал, ― говорю очень отстраненно. ― Просто раз ― и стал лишним.

― О нет, ― звучит за спиной голос Чех. ― Ты ошибаешься. Теперь ты нужен многим. Одноглазому как звено, связующее с прошлым его народа. Городовой Одессы как тот, кто в состоянии увидеть прошлое города. Ну и мне, конечно. Как прекрасный работник и как мощный Якорь.

Я на какое-то время замираю, а потом очень медленно оборачиваюсь:

― Всё это чудесно. Но сам-то ты кто такой?

***

― И что ты будешь со мной делать?

Конец Света моет руки в теплой воде, потом опускает в обеззараживающий раствор. Ему нравится голос Ябо ― и совсем не нравится сам Ябо. Но он интересен. Что ни говори, а Чех всегда находит потрясающие экземпляры. Он знает что и как привезти, чтобы Концу Света было чем заняться.

Чуть поворачивает голову. Глаз нет, но как смотрит!

Эти хрящевые наросты. Такого ещё никогда не попадалось.

― Конец Света… В смысле, человека буду делать, ― отвечает он, словно вспомнив, что спрашивали.

Ябо складывает руки на груди. Пальцы длиннее, чем надо. Кажется, там уже начали формироваться когти.

― Из меня никогда не сделать человека.

Он прав. Конец Света даже не думает возражать.

― Из тебя ― нет. Хотя я скажу больше: из меня тоже не сделать. Поэтому Чех тебя сюда и привез.

― Звучит так, будто он большая шишка, ― ворчит Ябо, поворачивает голову в сторону шкафчиков, будто заинтересован содержимым.

― Большая, ― не теряется Конец Света, доставая нужные инструменты. ― Неужели не почувствовал?

Ябо некоторое время молчит. Но потом внезапно цедит сквозь зубы:

― Почувствовал. Ломает волю ― ого-го. Только прикидывается, что весь такой в доску свой и мечтает трахнуть всё, что движется.

Конец Света едва сдерживает смешок.

― Какая пошлость. О самом Следящем Южного региона ― и такие слова.

― Следящем? ― В первый раз за все время в голосе Ябо звенят интерес и недоумение одновременно.

Конец Света заталкивает пачку с резиновыми перчатками поглубже в ящик. Никаких перчаток. Настоящий Лепщик работает своими руками. Его кожа ― продолжение ткани реальности, которую он может разорвать, а может ― собрать воедино, чтобы сотворить нечто по образу и подобию… кого?

Тишина становится напряженной. Как и всегда, когда кто-то задал вопрос и ждет ответа.

― Понимаешь…

И было их Трое: один по имени Кий, другой ― Щек и третий ― Хорив, и была сестра их ― Лыбедь. Сидел старший Кий на горе, где ныне подъем Боричев, а средний Щек сидел на горе, которая ныне зовется Щековица, а младший Хорив на третьей горе, которая прозвалась по имени его Хоривицей. И построили город в честь старшего своего брата, и назвали его Киев…

И остался Кий в центре. И отправился Щек на юг, Хорив на запад, а сестра их Лыбедь ― на восток…

Ябо молчит. Собственных знаний у него нет, но есть знания Создателя. Поэтому и сказанное сейчас ― не просто сотрясание воздуха. И следующие его слова дают понять, что голова бога вечного фейспалма варит просто замечательно:

― Щек-Щек-Щек… Щек-Чех… Чех-Щек… какое совпадение.

― Хорошо соображаешь, ― кивает Конец Света и поворачивается к Ябо. ― Ложись.

― Мы друг друга практически не знаем, ― делано жеманничает тот. ― Я так не могу. Мне надо сходить в кино или театр, потом в ресторан, потом…

Наверное, в глазах Конца Света на мгновение вспыхивает нечто такое, что Ябо резко закрывает рот и оставляет все попытки умничать и капризничать. Он подчиняется. Кажется, он заворожен. Глазами, которых нет, он смотрит на руки Конца Света, словно на произведение искусства. Потому что…