Страж (ЛП) - Андрижески Дж. С.

У Ревика сложилось впечатление, что большинство видящих, которые пришли сюда с единственной целью увидеть его, наполовину ожидали увидеть подделку, какого-нибудь самозванца. Однако, по крайней мере, один видящий в аудитории узнал его физически. Другие знали его свет, который Торек велел Ревику оставить открытым, чтобы они могли осмотреть его сами, чтобы они могли идентифицировать его таким образом, в случае, если они не знали его лица или внешности.

Затем Ревик снял с себя рубашку.

Вздохи вернулись, в сочетании с удивлённым бормотанием и даже несколькими возгласами на прекси. Татуировка с мечом и солнцем, которая покрывала большую часть верхней части спины Ревика, возможно, вызвала часть таких реакций, но не все.

Дело было в шрамах.

Ревик тоже почувствовал шок Торека.

Затем он ощутил от другого мужчины-видящего что-то вроде наполовину подавляемого возбуждения.

«Gaos, брат… — послал ему Торек. — Жаль, что ты не сказал мне. Я мог бы запросить ещё больше, если бы знал. Чёрт, я бы сделал это центральным элементом представления…»

Ревик хмуро посмотрел на него, но ничего не сказал.

По правде говоря, он стеснялся своих шрамов.

Он также стеснялся татуировки с мечом и солнцем — и татуировки со Священным Писанием, которая проходила по его бицепсу символами старого прекси — хотя и по другим причинам. Существовало церемониальное расположение религиозных татуировок видящих, где каждая часть тела имела определённое значение в комментариях к мифам о видящих.

Согласно традиции, у Ревика его татуировка располагалась «в неправильном месте».

В результате он оскорбил религиозных видящих размещением своих татуировок, которые часто воспринимались как «неуважительные» и как минимум в одном случае «намеренно богохульные».

Он ввязывался в драки из-за своих татуировок.

Это одна из причин, по которой он не обнажал торс перед незнакомцами. Он не показывал спину даже случайным сексуальным партнёрам.

Ну, татуировки были одной из причин. Второй были шрамы.

Шрамы — это более сложная тема.

Обычно у видящих не бывало шрамов.

Тот факт, что спина Ревика представляла собой топографию шрамов, большинство из которых явно были старыми, восходящими к его детству, делал его более чем любопытным для видящих. Чтобы у видящего сохранились постоянные рубцы, как у Ревика, повреждения должны быть сильными… и, как правило, повторяться снова и снова, до тех пор, пока кожа больше не сможет регенерировать вовремя, чтобы стереть следы повреждения.

Сочетание шрамов и татуировок делало обнажённую спину Ревика шокирующим зрелищем для среднестатистического видящего — особенно для среднестатистического религиозного видящего, особенно для тех, кто читал на старом прекси и знал, что означают строки на руке Ревика.

Здесь, где его настоящая личность также была выставлена на всеобщее обозрение впервые с тех пор, как он дезертировал из Шулеров, совокупный эффект послал электрический разряд сквозь свет наблюдавших видящих. Как только Ревик снял рубашку и Торек заставил его повернуться так, чтобы его спина была видна толпе, вся энергетика выкрашенной в чёрный цвет комнаты без окон под клубом Торека изменилась.

Ревик не помнил, как у него появились шрамы.

Он также не помнил, как делал татуировки.

Он понятия не имел, почему разместил эти татуировки там, где они у него были, почему он так нагло пренебрёг обычаем, причем из-за чего-то, казалось бы, столь странного и — в случае с надписью на его руке — граничащего с эзотерикой, учитывая возраст надписи и неясное происхождение комментария.

В любом случае, Ревик привык к тому, что его обнажённый торс вызывал реакцию.

Он просто не мог вспомнить время, когда он и его физические особенности демонстрировались так публично, тем более под его настоящим именем. Он ещё даже не полностью свыкся со своей новой личностью — Перебежчика.

Независимо от собственных чувств Ревика по этому поводу, толпа была заворожена им.

Их восхищение только возросло, когда Торек начал своё шоу.

После этого высокий, золотоглазый видящий работал с ним в течение нескольких часов.

Он обхаживал его несколькими видами плетей, тростью, ремнём — в конце концов, оставив на нём синяки и кровоточащие раны — затем, прежде чем Ревик смог прийти в себя или хотя бы отдышаться, Торек вывел первых женщин-видящих.

Это было больше часа назад.

Первая просто отсосала ему.

Теперь, со второй женщиной, Торек приказал Ревику трахнуть её с шипом, вскоре после того, как она вышла на сцену.

Член Ревика был рад услужить.

Боль, казалось, никогда не действовала на него так, как на многих видящих и людей, возможно, отчасти из-за какой-то истории, скрывавшейся за этими шрамами. Какой бы ни была причина, в тот момент испытываемая им боль гораздо больше походила на удовольствие, чем на что-либо, что мешало ему получать удовольствие. Его спина адски болела, но это была приятная, пульсирующая боль.

Свет Ревика был более открытым, чем он мог припомнить за последние месяцы.

Может быть, даже годы.

Может быть, со времен Даледжема.

Эта мысль заставила его свет сильно вздрогнуть, снова обернуться его вокруг тела.

Почувствовав реакцию Торека откуда-то сзади, Ревик напрягся, наполовину ожидая ещё одного удара, но женщина под ним вскрикнула, прося его… Gaos. Она хотела, чтобы он открылся.

Она действительно хотела его в этот момент.

Он обнаружил, что открывается ей, почти не принимая решения.

Когда он это сделал, её пальцы впились ему в спину, вызвав ещё один молниеносный удар физической боли, заставивший его тяжело вздохнуть. Он почувствовал ещё одну волну световой боли от видящих под сценой, а видящая под ним закричала, используя его имя.

Зрители отреагировали на то, как она говорила с ним, и на боль, исходящую от её света.

Ей нравился его член. Ей нравилось, как он им пользовался, и они тоже это чувствовали.

От ощущения того, как эти света впиваются в него, его боль усилилась, что вызвало зеркальный, усиливающий эффект у наблюдающих видящих. Их боль становилась всё сильнее, проникая в него подобно жидкому теплу, омывая его насквозь, заставляя его колени слабеть.

Гнев, который он чувствовал от членов этой аудитории, тоже усилился.

Не просто гнев — ненависть.

Некоторые из них определённо пришли сюда, чтобы увидеть, как ему надерут задницу.

Они заплатили деньги, чтобы увидеть это, смотреть, как ему будет больно, может быть, даже в надежде, что они смогут стать причиной этой боли. Ревик знал это, когда приходил, но почему-то в тот момент это его не беспокоило. Это казалось почти правильным. В некотором смысле это была своего рода епитимья.

По крайней мере, это казалось заслуженным.

Не отпущение грехов, вовсе не близкое в плане окончательного прощения. Скорее, потом он получит на один кармический удар меньше.

Эти полные ненависти глаза уставились на него сейчас.

Одна пара глаз возле сцены привлекала взгляд и свет Ревика.

Ярко-синие. Наполненные яростью, бессилием и ненавистью, как будто он знал Ревика лично. Как будто Ревик причинил ему вред лично и намеренно.

Такие видящие, как он — как тот, с голубыми глазами и нацистским шрамом на лице, который смотрел на него сейчас — они хотели, чтобы Ревик был наказан. Они хотели, чтобы он заплатил за свои преступления. Они хотели, чтобы он пострадал за то, что он сделал.

Они знали слухи об его времени в Шулерах.

Они знали слухи об его времени с нацистами до этого.

Они знали, что Шулеры участвовали во Второй мировой войне, во Вьетнаме, в Афганистане, в Южной Америке, в России, в Турции, в Узбекистане, на Филиппинах, в Корее, в Йемене, в Африке. Они слышали шепотки о том, что имя Ревика связано со многими из этих мест, со многими из этих зверств, со многими видящими, которые были схвачены, проданы и убиты.

Они знали, что Шулеры — и Галейт, лидер Шулеров — частично, если не полностью, ответственны за Мировой Суд, за систему обязательной регистрации видящих, кодексы видящих, Закон о защите людей, классификацию видящих как оружия в соответствии с Женевской конвенцией, легализацию рабства под прикрытием контроля их способностей.