Джоанна Бак - Дочь Лебедя
Она с тревогой поняла, что они направляются вниз по Рю Джекоб, где раньше находился магазин, его магазин. С тех пор, как покинула Париж, она была уверена, что Джекоб никогда не ходит мимо своего старого магазина. Он пошел быстрее, он решился.
Она хватает его за руку.
— Я хотела бы увидеть Пляс-Фюрстенберг, — говорит она.
— Это по другой дороге, — отвечает он.
— Но, папа, я действительно хочу его увидеть. Туда Берта водила меня гулять, помнишь?
— Не помню, — возражает он.
Она тянет его за руку.
— Я хочу увидеть это место. Оно мне снится ночами. Пойдем туда, пожалуйста, ради меня.
Он замедляет шаг. Она чувствует силу его воли, как никогда раньше; все его тело устремлено вперед. До магазина остается лишь пара кварталов.
— Пожалуйста, — опять просит она.
Он останавливается.
— Мы же хотели пойти поесть, — говорит он таким же умоляющим голосом, как и она.
— Мы можем поесть потом, — настаивает она. — Давай посидим на лавочке под деревьями. Мне так здесь нравится. — Флоренс держит его под руку и тащит в сторону, без умолку, чтобы отвлечь его, говорит о Нью-Йорке, о квартире, о Бене…
— Вот мы и пришли, — говорит Джекоб устало.
Она прикидывает, как долго она сможет удержать его здесь. Они садятся; она наблюдает за ним. Он потерял ту безукоризненную аккуратность, которой отличался раньше. Его рубашка слегка расходится на животе, на платочке в нагрудном кармане — пятно. Наверно, джем. Каблуки ботинок стоптаны.
— Ну и как тебе нравится твоя площадь? — спрашивает он.
Она оглядывается вокруг, и у нее в изумлении открывается рот.
Дома вокруг них похожи на офис Джулии в Лондоне. Каждое окно вдвое больше, чем было, и в каждом окне выставка материалов. Сплошные демонстрационные залы и магазины. Что случилось? Здесь же были частные дома, квартиры. Почему все они занялись одним и тем же бизнесом?
— Это похоже на Третью авеню, — говорит она.
— Каждому хочется выжить, — замечает он.
А когда-то она так любила здесь играть.
— Пойдем, приглашаю тебя на ленч, — говорит Джекоб.
Они идут в крошечный ресторанчик, который открылся, когда ей было пятнадцать.
Он просматривает меню и вдруг говорит:
— Я на днях нашел несколько писем от Джулии…
Она тоже изучает меню и видит, что все блюда здесь очень дешевые. Возможно, Джекоб не так уж преуспевает, как говорит.
— Письма от Джулии, — опять повторяет он, — где она говорит о тебе. Ты можешь взять их.
— Хорошо, — отвечает она. Ей хочется спросить: «Она пишет, что любит меня? Она когда-нибудь говорила, что любит меня?» Это все равно что вглядываться в старую фотографию: пытаться дотронуться до мертвого черно-белого лица, дотронуться до ушедших, любимых.
— Мы, как правило, ели здесь, когда она приезжала, — говорит Флоренс.
Почему Джулия не может оказаться с ними, почему она умерла?
Джекоб заказывает бутылку шампанского и объясняет официанту, что он празднует возвращение дочери. Официант, который работает здесь недавно, выражает удивление, что у Джекоба есть дочь. Флоренс думает, что Джулия никогда не стала бы заказывать шампанское и рассказывать официантам о своей личной жизни.
— Да, как чудесно, — говорит официант. — Вы опять вместе.
— Ну и что будет, когда ты вернешься домой? — спрашивает он.
— Не знаю. Все то же самое, переводы, Бен.
— Я уезжаю, через несколько недель, — говорит Джекоб. — В Турцию.
— В Турцию? Раскопки?..
— Я же говорил тебе, что с этим покончено. Нет, потому что, знаешь ли, там чище.
— Чище? В Турции?
— Мальчики там чистые. — Он произнес это очень быстро, глядя в тарелку. — Не то что здесь, никогда не знаешь, на что нарвешься.
Она пытается найти объяснение, но не может.
— Ты боишься, что тебя ограбят какие-нибудь бандиты?
— Нет, я не это имею в виду. То новое, что сейчас появилось, делает нашу жизнь более рискованной.
— Что? — спрашивает она.
Он раздражается, он не любит объяснять. Как могла она не слышать…
— Гомосексуальная чума. Это иногда так называют. Гнев Бога. Католики злорадствуют.
— О, СПИД, — говорит она. — У Кейти был друг, который умер от этого. Но СПИД — это часть Нью-Йорка, часть уродливого настоящего Нью-Йорка. СПИД не может существовать в Париже. Здесь это тоже есть? — спрашивает она.
— Конечно, — отвечает он.
— В Америке, — говорит она, — многие вообще прекратили заниматься сексом. — Она это говорит с оттенком праведности.
— Они сумасшедшие, — говорит отец. — Сумасшедшие!
О Господи, теперь ей придется спасать его еще и от этого.
— Может быть, это временное, до тех пор, пока не найдут вакцину?
— Я шокирую тебя, — говорит он раздраженно и беспрерывно катает по скатерти маленькие шарики из мягкого белого хлеба.
— О нет, что ты, папа, — возражает она.
— Оттого, что становишься старше, не перестаешь желать. Но я не плачу за это, я никогда не платил, — говорит он.
Она не хочет слышать этого. Он выпил вина в кафе, а теперь еще шампанское, но он не пьян. Но то, что говорит Джекоб, на грани непристойного. Чистые мальчики! Как грязно это звучит. Он все время говорит не то. Он совсем не тот человек, которого она хотела видеть. Нет ни прежнего ума, ни сочувствия, ни очарования. Он стал грубым и мрачным.
— Мне кажется, в Америке люди очень дисциплинированны. — Она смотрит на него, ожидая поддержки, и продолжает: — Они вырабатывают точку зрения по какому-нибудь вопросу и потом так и живут, — говорит она.
— Это потому, что они слишком рассудочны, — говорит Джекоб. — Они ничего не знают о соблазне, об искушении, которому нельзя противостоять.
— Они борются с ним, — говорит Флоренс, — потому что у них есть цель, которая значит больше, чем удовольствие.
— Они не понимают, что такое истинная красота. Некоторые люди являются непреодолимым искушением. Это не то же самое, что быть просто красивым, это нечто большее…
Он смотрит на нее так пристально, что у нее возникает желание спросить, не обладает ли она такой красотой, не может ли и она быть непреодолимым искушением. Но об этом отца не спрашивают, особенно когда он такой мрачный и грубый.
— Непреодолимое искушение. Это единственное соображение, которому нужно следовать. Но если вы уступаете ему — а вы должны это сделать, — ваша жизнь терпит крах.
— А если нет? — спрашивает Флоренс, надеясь привести пуританские доводы Нового Света. — Я хочу сказать, что есть много вещей, помимо удовлетворения плоти.
— А если нет, — отвечает отец, — что тогда?..
