Джоанна Бак - Дочь Лебедя
Я встаю.
— Это не был бы ее первый ребенок… Запомни это.
Он сейчас похож на старую женщину, редкие волосы растрепались, рот сжат, косметика расплылась.
— Я ухожу, — говорю я. — Меня ждут.
15
Флоренс открывает глаза в середине ночи и видит, как светятся дорожные часы, которые стоят на столе рядом с ней, шторы трепещут на легком ветерке, пропуская пучки уличного света, которые то появляются то пропадают.
Небо уже светлеет, а она все спит, потом до нее доносится шум грузовика, подбирающего мусор, но металлического скрежета не слышно. Техника приручена, а может быть, она просто находится в лучшей части города, где уборочные машины более новые.
Она спускает ноги на пол, встает с постели, пробирается к двери и выходит в коридор. Ей нужно попасть в кабинет Пола на другом его конце.
На письменном столе — кипы писем, адресованных Полу, его фотографии: в белой рубашке для поло, с собаками и детьми на морском побережье; она открывает выдвижной ящик стола и видит цветные фотографии, сложенные в пачки, счета. Все открыто, все лежит на виду. Если она захочет, то может узнать все, даже стоимость ее букета. Так много информации лежит перед ней: письма из банка, из юридической фирмы, из Чили, Бразилии и Греции. Отчеты, сообщения. Если ей захочется все узнать, она может просто сесть за стол и все прочитать. Но именно эта возможность и удерживает ее от любопытства.
Из ее сумочки высовывается конверт с письмом от отца:
«114 Честер-стрит,
Лондон
Май, 8, 1958
Дорогой Джекоб!
Она наверху, рисует на столе, то есть хочется надеяться, что не на столе, а на бумаге.
Интересная вещь; она говорит, что не хочет мне мешать, представляешь, что я при этом чувствую?
Может быть, нам следовало поступить иначе; она жила бы со мной, а ты был бы ее дядей в Париже. Впрочем, у тебя налажена настоящая семейная жизнь, хотя слова „настоящая семейная жизнь“ кажутся несколько странными, когда речь идет о тебе и Мишеле, но не подумай, что я тебя осуждаю. Я часто забываю поесть, исключение составляют уик-энды, и я собиралась выйти замуж за лорда. Мы же хотели этого, не правда ли? Особенно Оливия, но поскольку Оливия думает, что Флоренс — ребенок Редфорда, и поскольку мы сделали все, чтобы избежать скандала, возможно, это и есть наилучшее решение. Хотя мне так ненавистна ложь. Мне часто хочется все ей рассказать, но она не поймет. Возможно, все остановилось, когда она родилась, потому что случилось то, что должно было случиться, ее рождение, и ничего больше. Ты говоришь, что у меня есть моя работа. Да, есть. Все идет хорошо. Но это только для окружающих.
Доктор Эмери говорит, что она возвышенна. Поразительно, она капризна, потому что возвышенна. Мы когда-нибудь все расскажем ей, не правда ли? Когда она будет достаточно взрослой, чтобы все понять.
О, Джекоб, мне невыносимо думать, что мы стареем, а я так не хочу стареть. Никто не может понять нас. Я знаю, мы нарушили табу, но это ведь не сломало нас. Правда? Мишель это именно то, чего ты хотел, верно? Передавай ему привет. Следи, чтобы она хорошо училась, и не позволяй ей становиться мрачной и грубой, как эти французские дети, эти крошечные старики. Я не хочу сейчас отправлять ее обратно, но она спросила (да, я предложила — почему бы ей не остаться со мной?): „А что, папа хочет жить один в Париже?“ Ну, что я могу ей ответить? Клянусь, когда ей исполнится восемнадцать, она приедет и будет жить со мной. А если ты не хочешь, чтобы я ей говорила, то я никогда этого не сделаю. Клянусь.
Твоя Джулия.
P. S. Готовы ли мои туфли? Я заказывала зеленые, из крокодиловой кожи. Не говори мне, что это экстравагантно. Зеленый цвет очарователен, кроме того, это лодочки, так что они очень практичны».
