Валерий Роньшин - Корабль, идущий в Эльдорадо
— Пойду чайник поставлю. — Я быстренько слинял на кухню.
Здесь я поставил на плиту чайник и, сидя у окна, задумался о превратностях судьбы… «Интересно получается, — думал я. — Если бы я на вокзале не отдал свой сценарий Баварину, то, скорее всего, не пошел бы с Журавлевым в отель, а Баварин не подсел бы к нам в ресторане и не стал бы заигрывать с Ксенией. Да-а, вот так счастливый случай…» Понравится ему мой сценарий или не понравится — это еще вопрос. Но то, что Ксения осталась с ним в ресторане, мне уже точно не нравилось.
Чайник закипел. Заварив чай, я вернулся в комнату.
Дерябин, подперев щеку ладонью, с кислым видом слушал «смешную» историю Пал Палыча.
— …Поэтому, Сереженька, кого на кладбище отнесли, того уже назад не принесут.
— Чай готов! — объявил я.
— Отлично! — сразу же ожил Серега и с ходу начал распоряжаться: — Ты, Руднев, режь торт, а вы, Пал Палыч, тащите денежки.
— Сейчас, сейчас… — засуетился старик и, шаркая тапочками, скрылся за дверью соседней комнаты.
Я принялся резать торт, Дерябин разливал чай.
Пал Палыча все не было.
— Пал Палыч, — крикнул Серега, — давайте в темпе вальса!
Ответа не последовало.
— Концы он там, что ли, отдал? — Серега ушел в маленькую комнату. — Руднев! — тотчас раздался его тревожный голос, — иди скорей сюда!
— Зачем? — откликнулся я, не двигаясь с места. (Мне совсем не хотелось туда идти.)
В дверях появился озабоченный Дерябин.
— Вызывай «Скорую»! — приказал он.
…Ждать пришлось недолго. Минут через двадцать в дверь позвонили. Серега пошел открывать. А еще через минуту в комнату вошла молодая женщина в белом халате и с чемоданчиком в руке.
Это была Ирина.
— Ира?! — Я растерянно встал со стула.
А она как будто даже не удивилась.
— Саша? — спросила она ровным голосом. — Вот так встреча.
В глаза сразу бросился ее усталый вид… небрежно уложенные волосы… ранние морщинки…
(И это Ирина? Моя Ирина?)
— Кто больной?! — по-деловому спросила она. — Ты, что ли?!
— В другой комнате… больной, — ответил Серега. — Пойдемте.
Они ушли. А у меня вдруг возникло странное ощущение, что все это уже когда-то было… И встреча с Ксенией в кафе, и пьяный Баварин в купе поезда, и разбитый «кадиллак», и «президентский» номер в отеле, и совсем чужая Ирина в белом халате, и даже певица в ночном клубе… Я подумал, нет, почувствовал, что прошлое, настоящее и будущее существуют во мне как бы одновременно. И сейчас Дерябин предложит Ирине выпить чаю с тортом, а затем начнет рисовать мрачные картины гибели Земли, а потом…
Дверь отворилась. В комнату снова вошла Ирина. Наши взгляды встретились.
— За ним приедет спецмашина. Я сообщу дежурному. — Она быстро отвела глаза и, присев к столу, стала что-то писать в своем блокноте.
— Не хотите ли чаю? — предложил Серега.
— С удовольствием. — Ирина убрала блокнот в чемоданчик.
И мы сели пить чай. Как и хотели. С той лишь разницей, что вместо Пал Палыча была Ирина.
— Ну как, Саша, поживаешь? — подчеркнуто вежливым тоном спросила она. — Муж говорил, ты стал писателем. Самому Баварину сценарии пишешь.
— Это шутка, — признался я. — На самом деле, я работаю в газете «Московский метрополитен». А в свободное время сочиняю рассказы. Но их никто не печатает.
«Зачем я все это говорю?» — подумал я.
— А жена, дети? — продолжала интересоваться Ирина.
— Нет ни жены, ни детей. — Я перевел разговор на нее. — А ты как живешь?
— Нормально.
— Врачом стала.
— Каким там врачом. Фельдшером.
— Как фельдшером? Ты же хотела поступать в медицинский институт.
— Я и поступила, но не закончила. Меня отчислили со второго курса.
— За что?!
Ирина поморщилась от неприятных воспоминаний.
— Спорила слишком много. Мне говорят: Земля плоская. А я: нет, круглая.
Допив чай, она поставила чашку на стол.
Я сделал движение, чтобы налить еще.
— Нет, нет, спасибо. — Ирина прикрыла чашку ладонью. — Мне пора ехать. Она взъерошила мои волосы. — До свидания… серенький волчонок.
22
Здравствуй, Ксения!
Я решила написать тебе. Мне очень хочется, чтобы ты как можно дольше оставалась наедине с моим посланием. Читала его медленно-медленно. И чтобы на душе у тебя в этот момент было светло и радостно. По-японски такое душевное состояние называется «коун-рюсуи» (за точность не ручаюсь). А переводится примерно так: плывущие облака, текущая вода.
Между прочим, любовь моя, я пишу это письмо кровью. Да-да! А ты думала — красной пастой? Я следую примеру Генриха IV, который тоже писал кровью письма своей возлюбленной, герцогине Конде. У него для этих целей даже была специальная подушечка, утыканная иголками. Он бил в подушечку пальцем и смачивал перо капельками крови.
Если бы можно было как-то материализовать мое восприятие вашей драгоценной особы, то ты сейчас оказалась бы в лесу, на земляничной поляне; ощутила бы на лице ласковое прикосновение солнца, а на губах — вкус парного молока и меда. Твои глаза увидели бы картину Клода Моне (эта картина находится в Эрмитаже; когда-нибудь мы поедем с тобой в Питер, и я тебе ее покажу).
Я не знаю, как объяснить, но все это — ты!
И земляничная поляна, и ласковое солнце, и парное молоко с медом, и картина Моне (а на картине: туманы, туманы… Ваша личность во многом загадка для меня). А еще ты — лиловое, осязаемое, волшебное существо с ласковыми руками и печальными зелеными глазами, которые могут свести с ума кого угодно. Вот они меня и свели.
Знаешь, любимая, твои глаза напоминают мне глаза маленького олененка. Они такие же распахнутые, трепетные, удивительно добрые… Ты мой маленький олененочек.
Ксения, я очень тоскую. Без тебя мне грустно, плохо и одиноко… Часто я — мысленно — подхожу к тебе и, опустив лицо в твои мягкие каштановые волосы, начинаю их целовать, целовать, целовать…
Когда я представляю себе эту сцену, со мной начинает что-то происходить.
Любовь моя… Нет, не любовь! Ты больше похожа на приступ боли. Ну почему, почему ты осталась тогда в ресторане?!
Сейчас я так ясно вижу твое прекрасное сердитое лицо. Хорошо, любимая, я больше не буду об этом. Но и ты, пожалуйста, больше никогда меня так не мучай.
Нет, вру, мучай меня, мучай — я все от тебя стерплю и все прощу!
Ксюшенька, мне хочется быть с тобой рядом, смотреть на тебя, ласкать, исполнять любой твой каприз… Когда я думаю о тебе, в моем сердце звучит музыка и слова рифмуются сами собой:
Мне показалось, что была зима
Пока тебя не видел я, мой друг.
Какой мороз стоял, какая тьма:
Какой пустой декабрь царил вокруг!
Казалось мне, что все плоды земли
С рождения удел сиротский ждет.
Нет в мире лета, если ты вдали.
Где нет тебя — и птица не поет.
Ненаглядная моя, олененочек мой зеленоглазый. Я просто схожу с ума от любви.
