Валерий Роньшин - Корабль, идущий в Эльдорадо
Ненаглядная моя, олененочек мой зеленоглазый. Я просто схожу с ума от любви.
…Но спокойно. Только что я подставил голову под холодную струю воды. И теперь я в полном порядке. Я бесстрастен, спокоен, даже очень спокоен.
А когда человек спокоен, он начинает философствовать.
Жизнь, дорогая Ксения, есть выбор. Ежечасный, ежеминутный, ежесекундный. И сейчас, когда я пишу тебе это письмо, я не могу делать ничего другого, как только писать тебе письмо. Но мне приятно это делать, это доставляет мне радость и удовольствие. Поэтому я — счастлив.
Родная моя, ты даришь мне счастье.
Помнишь, мы танцевали с тобой ночью под прекрасную мелодию, и ты спросила, о чем я думаю. А я ответил — о тебе. Я мечтал тогда о том, чтобы нам никогда больше не расставаться. Всю жизнь быть вместе.
Как муж и жена.
Утром ты рассказала свой сон о Лизочке. А в конце, с грустной улыбкой, от которой у меня защемило сердце, добавила, что испытываешь странное чувство, будто в другой реальности у тебя есть ребенок, а здесь нет. И я подумал: а что если нам и в этой реальности завести себе симпатичную Лизочку, похожую на нас?
Как ты считаешь?..
Ну, все. Пора ставить точку, а то ты утомишься и в следующий раз не захочешь читать мои письма. Впрочем, сейчас меня ждет не менее приятное дело. Ведь я иду на свидание с тобой. До встречи, милый мой олененок.
Целую тебя нежно в твой самый нежный рот.
Я иду к тебе!
23
И вот я пришел.
Мы сидели у озера на скамейке. Плескалась вода, светило солнце… Мимо нас то и дело проплывали гребцы на байдарках. Неподалеку была водно-спортивная база.
Я сказал Ксении, что деньги пока достать не удалось. Но пусть она не волнуется. Доллары обязательно будут. Завтра же я поеду в Москву и привезу.
— Не надо, Саша, никуда ехать, — ответила Ксения, глядя на воду. — Я уже расплатилась.
— Расплатилась? А где ты взяла деньги?
— Мне дал Евгений Петрович.
— Баварин?! Ну-у… хорошо, — не очень уверенно произнес я. — Но ведь ему тоже придется отдавать.
— Не придется. Он мне их подарил.
— Как это — подарил?! — Я даже слегка обалдел.
— Вот так, взял и подарил. — Она подняла с земли камешек и бросила в воду.
Ее слова неприятно задели меня. Но сейчас это было не главное.
— Ксения, — собравшись с духом, сказал я, — хочу тебе кое-что сообщить. Это очень серьезно. — Я протянул ей письмо. — На, читай. И ответь прямо сейчас.
Она взяла листок и с недоумением повертела в руках.
— Что это?
— Письмо.
— Мне?.. От кого?
— От меня.
Ксения углубилась в чтение. Я с жадным вниманием следил за выражением ее лица. Два раза она чуточку улыбнулась. Один раз нахмурилась.
— Это твои стихи? — спросила она, прочитав сонет Шекспира.
— Мои, — соврал я.
— Ты их специально для меня сочинил?
— Да.
Она снова стала читать, а когда прочла до конца, с чувством сказала:
— Спасибо тебе, Сашка, за хорошее и теплое письмо. И за стихи спасибо.
Но я ждал совсем других слов.
— Ксения, — взял я ее за руку, — я тебя люблю.
Она молчала.
— Ну? — наконец не выдержал я.
— Что «ну»?
— Почему ты молчишь?
— А что я должна говорить?
— Ты согласна стать моей женой?
Ксения вздохнула.
— Сашенька, ты хороший человек. Ты очень хороший человек…
Затаив дыхание, я ждал.
— …Но то, что ты предлагаешь, — невозможно.
— Почему, почему? — волновался я все больше. — Объясни!
— Да не хочу я ничего объяснять. — Она нервно закурила. — Постоянно приходится что-то объяснять, доказывать… Надоело!
— Надо объяснять, — сказал я таким поучительным тоном, от которого мне даже самому стало противно. — Мы ведь не на необитаемом острове живем.
— Хорошо, если ты настаиваешь… — Она решительно тряхнула головой. — Я не люблю тебя и поэтому не выйду за тебя замуж. Устраивает такое объяснение?
Слова были произнесены. И ничего в мире не изменилось. Солнце продолжало светить, вода плескаться…
— Не любишь. — У меня сел голос. — А мне казалось…
— Господи, Саша, да тебе вечно чего-нибудь кажется.
Я сидел как оглушенный. В ушах звенело.
Вдалеке проплывал белоснежный теплоход. И так вдруг захотелось уплыть на этом теплоходе куда-нибудь в Индию или Австралию, а может, в Эльдорадо… Все равно куда, лишь бы подальше отсюда.
Ксения продолжала что-то с жаром говорить. Я очнулся. И понял: она говорит о Баварине.
— …он такой несчастный, одинокий…
— Несчастный? — с досадой повторил я. — Да Баварин входит в десятку самых известных людей России!
— Не в этом же дело!
— А в чем?!
— Понимаешь, мне его жалко. Я вижу, как он страдает. Я боюсь, что он может сгореть в огне своих страданий. И сама, как бабочка, лечу на этот огонь…
Ксения была без лифчика, и под тонкой тканью блузки четко вырисовывались формы ее сосков. Я на мгновение представил, как «страдающий» Баварин лапает ее грудь, и меня прямо-таки обожгла горячая ненависть. Я готов был убить старого развратника.
— Он же старик! — завелся я. — Зачем ты с ним общаешься?! Молодая, красивая…
Ксения тоже завелась.
— А может, я геронтофилка, — с вызовом бросила она. — Может, меня к старикам тянет.
Я чуть было не влепил ей пощечину.
— Дура ты, а не геронтофилка!
— Сам ты дурак!
Вот так объяснение в любви!
— Прости меня, — опомнился я. — Прости, пожалуйста.
Ксения молча швырнула в воду недокуренную сигарету.
— Что мне сделать, чтобы ты меня простила?
— Ничего! — Она снова лихорадочно закурила.
— Ну хочешь, я на колени встану?
И я встал перед ней на колени.
— Не надо, Саша. Поднимись… Я же не виновата, что все так получилось.
— А кто виноват?
— Никто не виноват.
Я начал жадно целовать ее пальцы.
— Ксюша, я люблю тебя, люблю…
Но ее сердце и мысли были заняты другим.
— Ты пойми, Евгению Петровичу сейчас, как никогда, нужен человек, который бы его утешил, поддержал, дал новые силы для творчества… — говорила она, глядя куда-то сквозь меня. — Ах, да, ты же ничего не знаешь! Баварин страстно любил свою жену, а она ему изменила. Причем низко, подло!
— Как же, слыхали. — Я поднялся с колен и принялся отряхивать джинсы. — С негром Джимом.
— Откуда тебе это известно?
— Джим рассказал, — ответил я с горькой усмешкой.
Ксения одарила меня ледяным взглядом.
— При чем тут — с негром или не с негром? Ты думаешь, почему Евгений Петрович приехал сюда? Он, как израненный лев, хочет отлежаться в родном краю, зализать свои раны, успокоиться… — Она бросила в воду вторую сигарету, не докурив и до половины. — А-а, да что я тебе объясняю. Все равно ты ничего не поймешь.
