Валерий Роньшин - Корабль, идущий в Эльдорадо
Валерий Роньшин - Корабль, идущий в Эльдорадо краткое содержание
Валерий Роньшин
Корабль, идущий в Эльдорадо
Жил на свете писатель Шпаков, или Шмаков. Не важно.
Он писал короткие юмористические рассказики с легким налетом эротики.
Вот такие:
«— Лара, — задыхаясь от полноты чувств, сказал хрупкий Сергей, поправляя на носу очки в тонкой оправе, — выходи за меня!
— А не боишься замуж-то брать?! — громко захохотала Лариса. — Я ж тебя между ног задавлю…»
Писал он, писал, да и исписался весь. Жизнь у него была однообразная, словно рисунок на обоях. Впечатлений — никаких. Вот и ушло вдохновение. День сидит, два сидит. Вычищает спичкой из-под ногтей грязь. Потом той же спичкой уши чистит. Затем, ею же, в зубах ковыряет.
Нет вдохновения! Не приходит.
Правда, вместо вдохновения пришел поэт Шкапов. Или Шкафов. Не важно. Он был настроен почитать свои стихи.
Он всегда настроен почитать свои стихи.
Шкапов прочел стихотворение под названием «Смерть — мечтателям!»:
Сошел с ума мечтатель Бартов!
Мечтатель Ветров — застрелился!
Пошел в кино мечтатель Мартов.
И не вернулся, провалился!
Не понимаю, в чем тут дело?!
Все люди пропадают разом!
Я напиваюсь в туалете!
Потом блюю над унитазом!!
Вскоре Шкафов ушел. А Шмаков стал глядеть в окно.
Полдня глядел. Полдня за окном шел дождь.
А вдохновения, мать твою так, все нет!!
«Ну, — думает Шпаков, — придется идти за жизненными впечатлениями». Встал и пошел. На Невский проспект.
Народу на Невском было полно. А поговорить не с кем, Правда, у Московского вокзала пристала к Шмакову толстая проститутка.
— Я же знаю, что ты любишь полненьких, — хватала она его за руку. — Ну-ка, скажи: «Я люблю полненьких».
Потом попался какой-то мужик, с виду трезвый. За ним шел маленький ребенок — тоже трезвый. Затем легкой рысью пробежали два пацана. Одному было лет сорок. Другому — далеко за пятьдесят.
Но все это было — н е т о…
Шпаков достал из урны газету и углубился в чтение. В газетах он читал только собственные рассказы, некрологи и колонку происшествий. Но в этот день его рассказов не печатали; в ящик никто не сыграл; а из происшествий была форменная ерунда: одна старушка изнасиловала другую.
И тут его взгляд, совершенно случайно, скользнул по объявлениям. И он с ходу прочел:
«Вдова адмирала, 62-х лет, ищет мужчину для приятного времяпрепровождения».
«Вот что мне надо! — обожгло Шмакова. — Трахну старуху, а потом напишу про это юмористический рассказ».
Прибегает Шпаков по указанному адресу. Звонит. Открывает ему дверь девочка лет двадцати. В обтягивающем свитерке, обтягивающей юбочке и в обтягивающих розовых трусиках с белой каемочкой… Впрочем, трусики были плодом шпаковского воображения.
— Позови бабку! — приказывает Шмаков. — Я по объявлению.
— Какую бабку? — не понимает девочка.
— Ну эту, вдову адмирала.
— Так я она и есть, — отвечает девочка.
— Как это? — понять не может Шпаков.
— Очень просто, — отвечает девочка и указательным пальцем в себя тыкает: — Вот тут, — говорит, — подтяжку сделала; здесь — урезание жировой ткани; там — ушивание двойного подбородка; грудь — перемоделировала; ягодицы — нарастила; ушила «мешки» на веках; произвела пластическую операцию носа; ну и еще кое-что себе углубила, чтоб приятнее было.
— Надо же, — удивился Шмаков. — А я-то думал, вам давно пора в крематорий.
— С этим мы маленько погодим, — отвечает вдовушка и руками вальяжно по наращенным ягодицам поводит.
— А у меня три года женщин не было, — на всякий случай подстраховался Шпаков. И, холодея от собственной храбрости, добавил: — Может быть, я даже импотент.
Адмиральша эротически хохотнула.
— Это ничего, — говорит. — Мужик становится импотентом только в одном случае: когда у него с о в с е м нет члена, языка и всех пальцев на руках. Ясно?!
— Ясно! — взбодрился Шмаков.
— И вообще, — продолжала адмиральша, — для меня главное не тело, а душа. Я тут до вашего прихода книжку одну читала. Так в ней написано, что душа наша — корабль, идущий в Эльдорадо.
— А я тоже писатель, — похвастался Шпаков.
— Да-а, — выставила вперед перемоделированную грудь адмиральша. — А как ваша фамилия?
— Шмаков, — сказал Шпаков. — Или Шпаков, — добавил Шмаков. — Не важно.
— А-а-а, — припомнила адмиральша. — Ну как же… Читала я ваш рассказец в какой-то газетке. — И она процитировала по памяти: — «Поворачивай назад, — сказала Мария, — он у тебя уже маленький. — Маленький, да удаленький, — громко захохотал Степан».
— Вообще-то я пишу для школьниц, — сел на своего любимого конька Шмаков. — Для школьниц я пишу.
— Порнуху, что ли? — грубовато спросила адмиральша.
Шпаков слегка обиделся.
— Из-ви-ни-те, — сдержанно произнес он. — Э т о — не порнуха, а легкий налет эротики. Этакий флер. Я хочу, чтобы школьницы плакали над моими страницами.
— Эх, Шпаков, Шмаков, — покачала имплантированными волосами адмиральша. — Я гляжу, вы вообще не врубаетесь в насущные задачи отечественной эротики. Школьницы должны мастурбировать над вашими страницами, а не плакать.
Сказав эти слова, адмиральша пригласила Шпакова в комнаты.
…Первая комната была буквально завалена манекенами. Они валялись на полу, сидели в креслах, на стульях; два манекена в обнимку лежали на диване.
— Ого! — удивился Шмаков. — Манекенов-то сколько!
— Где есть мед — там найдутся и мухи, — обронила адмиральша загадочную фразу.
И пригласила в следующую комнату.
…Здесь горел синий свет. Стоял стол. А на столе, в стеклянном гробу, лежал адмирал при всех своих регалиях.
Шпаков так и замер на одном месте.
— Что это… — шепчет.
— Э т о? — переспросила адмиральша, показывая на гроб. — Это — мой муж. Отдыхает по-итальянски.
— По-итальянски?.. — с трудом соображал Шмаков.
— Ну то есть — ничего не делает, — пояснила адмиральша и добавила: — Шучу, конечно.
— А он у вас давно умер?
— Пять лет назад.
— Сколько? сколько? — Шпакову показалось, что он ослышался.
— Пять лет, — повторила адмиральша.
— И все время — тут?!!
— А что? — не понимала она. — Места много занимает?..
— Да при чем здесь место! — потянул воздух носом Шмаков. — Он же у вас испортится.
— С чего ему портиться, — пожала плечами адмиральша. — Это же не вареная колбаса… Все делается очень просто: откачиваешь из крупных сосудов кровь, вместо нее заливаешь смесь тимола с глицерином, добавляешь литр дистиллированной воды, капаешь несколько капель винного спирта — и все готово.
Они прошли в третью комнату.
…Это была спальня.
Адмиральша сразу плюхнулась на кровать.
— Ну что, — сказала она, попрыгав на перине. — Угощать мне вас нечем. Сама я ничего не ем. Так что давайте сразу в постель.
— Как, с о в с е м не едите? — спросил Шпаков, вспомнив, что он писатель и поэтому должен изучать жизнь во всех ее проявлениях.
— Совсем, — подтвердила адмиральша. — Я занимаюсь уринотерапией.
— Мочу, что ли, пьете?! — поразился Шмаков.
— Да-а, — игриво показала она длинный язычок и тут же спрятала.
— И никогда есть не хочется? — уже заинтересованно спрашивал Шмаков.
— Попробуйте сами, — протянула ему адмиральша хрустальный стакан.
Шпаков взял стакан и прошел в туалет. Через пять минут он вернулся.
— Ну как? — спросила адмиральша.
— Не коньяк, конечно. Но пить можно.
— Вы бы хоть стакан вымыли, — сказала адмиральша.
Шмаков пошел мыть.
Возвращается — а кровать уже разобрана. Голенькая адмиральша под одеялом лежит и тихонечко мурлычет:
На-на-на… на-на-на…
Поглядела на вошедшего Шпакова этак кокетливо и опять:
На-на-на… на-на-на…
Шмаков быстро штаны начал снимать.
— А у тебя бывает, — спрашивает с придыханием, — вдруг ни с того ни с сего на душе хорошо становится?
— Бывает, — говорит адмиральша. — А у тебя бывает, что тоже ни с того ни с сего хочется вдруг закричать, затопать ногами, послать все к черту…
— Бывает, — говорит Шпаков. — А ты любишь осень?
— Люблю, — говорит адмиральша. — А тебе как лучше: сверху или снизу?
— А тебе?..
Лежат они рядышком. Лялякают. И все больше точек для соприкосновения находят… Наконец и вовсе две точки соприкоснуть осталось. Самые интимные.
Адмиральша тяжело задышала. И шепчет жарко в шпаковское ухо:
— Я вчера в ванне лежала, вся такая расслабленная и думала…
Что она думала расслабленная в ванне, адмиральша не успела сообщить. Зазвонил телефон. Шмаков снял трубку.
— Алле, — сказал он.
