Лавейл Спенсер - Горькая сладость
— Я тоже так думаю. Она не изменилась.
— По крайней мере, когда я приезжала домой в прошлый pаз вce оставалось по-прежнему. Это было... о, три года назад, мне кажется. Она до сих пор сует обручальное кольцо в нос отцу и любит повторять, как я на него похожа. Поэтому не очень часто бываю дома.
— Тебя не было на последней встрече нашего класса.
— Да... Мы с Филлипом жили тогда в Сиэтле... Слишком далеко. Мы почему-то никогда сюда не ездили. Мы много путешествовали, хотя... или... ну, как-то было, я думаю. — Ее промах вызвал мгновенную неловкость. — Извини, — промолвила она. — Я стараюсь этого не делать, но иногда вырывается само.
— Нет, все... все нормально, Мэгги.
Он помолчал, потом признался:
— Ты знаешь, я пытаюсь представить, как ты выглядишь. Оказывается, трудно представить человека старше, чем мы его помним.
В его памяти она все еще оставалась семнадцатилетней, худенькой, с рыжеватыми волосами, карими глазами, тонкими чертами лица и привлекательной ямочкой на подбородке. Жизнерадостной. И смешливой. Он в любой момент мог очень легко ее рассмешить.
— Я постарела. Разумеется, постарела.
— А мы все, разве нет?
Эрик взял грушу из тикового дерева с деревянной вазы в центре стола и потер ее большим пальцем. Он никогда не понимал, зачем Нэнси кладет деревянные фрукты на стол, когда настоящие растут в Дор-Каунти повсюду.
— Ты часто скучаешь по мужу?
— Да. У нас был идеальный брак.
Он попытался придумать что-нибудь в ответ, но не смог.
— Прости, Мэгги, я боюсь, что сейчас не на высоте. Когда умер отец, состояние было такое же. И я не знал, какую чертовщину нужно говорить моей матери.
— Все нормально, Эрик. У многих людей это вызывает неловкость, даже у меня иногда.
— Мэгги, могу я спросить у тебя кое о чем?
— Конечно.
Он помолчал в нерешительности.
— Нет, пожалуй, лучше не надо.
— Нет, продолжай. Что?
— Мне любопытно, вот и все. Это... ну... — Пожалуй, это был грубый вопрос, но он не смог удержаться и задал его. — Почему ты позвонила?
Этот вопрос ее тоже встревожил, но после секундного молчания она смогла сказать то, что следовало.
— Не знаю. Только, чтобы сказать «привет».
После двадцати трех лет, только чтобы сказать «привет»? Это казалось странным, если нет другого разумного объяснения.
Она заторопилась.
— Ну... сейчас уже поздно, и, наверное, тебе нужно рано вставать. Суббота в Дор... Я хорошо это помню. Кругом множество туристов, и все они, вероятно, желают поехать на рыбалку за лососем, правда? Слушай, не обижайся на меня за то, что разбудила тебя, и, пожалуйста, извинись перед своей женой. Я знаю, что тоже ее разбудила.
— Нет проблем, Мэгги. Эй, я очень рад, я имею виду, что ты позвонила.
— И я тоже.
— Ну... — Эрик запнулся, чувствуя себя неловко из-за не слишком удачной фразы, которую собирался произнести, но в конце концов решился: — В следующий раз, когда приедешь, позвони нам. Я буду рад познакомить тебя с Нэнси.
— Обязательно. И передай от меня привет твоей маме и Майку.
— Хорошо.
— Ну, до свидания, Эрик.
— До свидания.
На линии сразу же раздался щелчок, но Эрик, озадаченный, долго еще сидел, уставившись на трубку.
Что за черт?
Он положил трубку и поставил телефон на кухонный стол. В одиннадцать часов ночи, через двадцать три года звонит Мэгги. Зачем? Онскользнул рукой под эластичный пояс трусов и почесал живот. Затем открыл холодильник и остановился, холодный воздух обдувал его обнаженные ноги. В голове вертелся вопрос «зачем?», и поселилось сомнение.
Только чтобы сказать «привет», объяснила она, но прозвучало это неубедительно.
Он вынул бутылку апельсинового сока, откупорил ее и жадно выпил половину прямо из бутылки. Вытерев рот тыльной стороной ладони, он продолжал стоять, сбитый с толку, в клине света, льющегося из открытого холодильника. Он, вероятно, никогда не узнает истинную причину. Одиночество, может быть. Больше ничего.
Он поставил сок назад, выключил на кухне свет и вернулся в спальню.
В комнате горел свет. Нэнси сидела, положив ногу на ногу, в атласном халате персикового цвета и маленьких трусиках. Ее стройные ноги блестели в свете лампы.
— Ну, это заняло порядочно времени, — заметила она сухо.
— Чертовски неожиданно для меня.
— Мэгги Пиерсон?
— Да.
— Что она хотела?
Он упал на кровать, обхватил ее бедра и поцеловал ее левую грудь над соблазнительным краем кружева персикового цвета.
— Моя родная, ну что ты?
— Эрик! — ухватив прядь волос, она приподняла его голову. — Что ей было нужно?
Он пожал плечами.
— Черт меня побери, если я знаю. Она сказала, что говорила с Бруки, та дала ей номер моего телефона и предложила позвонить. Я не понял зачем.
— Бруки?
— Гленда Кершнер. Ее девичья фамилия Холбрук.
— О, жена сборщика вишни?
— Да. Они с Мэгги были лучшими подругами в школе. Мы все были друзьями, целая компания.
— Это не ответ на мой вопрос. Как твоя старая приятельница может звонить тебе посреди ночи?
Слегка коснувшись ее коленей, он самодовольно улыбнулся, глядя ей в лицо.
— Ревнуешь?
— Просто любопытно.
— Ну, я не знаю. — Он поцеловал ее в губы. — У нее муж умер. — Он поцеловал ее в шею. — Она одинока. Вот и все, что я смог понять. — Он поцеловал ее грудь. — Она просила, чтобы я извинился от ее имени за то, что она разбудила тебя. — Он куснул ее сосок, через шелковую ткань.
— Где она живет?
— В Сиэтле. — Слово прозвучало невнятно, заглушённое шелком.
— О... в таком случае... — Нэнси плавно опустилась на спину и потянула его на себя, сцепив свои руки и лодыжки у него за спиной. Они целовались, долго и лениво, покачиваясь, не разжимая объятий. Когда он поднял голову, она посмотрела в его глаза и сказала: — Я скучаю по тебе, когда уезжаю, Эрик.
— Тогда перестань ездить.
— И что делать?
— Веди для меня деловые книги, открой модную лавку и продавай все ваши фантастические косметические средства туристам здесь, в Рыбачьей бухте... — Он замолчал, потом добавил: — ...Веди домашнее хозяйство и нарожай кучу детенышей. — «Или хотя бы одного». Но он знал, что с этим лучше не приставать.
— Эй, — окликнула она его, — у нас здесь начинается кое-что интересное. Давай не будем портить это старым разговором.
Она притянула его голову, привлекла его язык в свой рот и превратилась в агрессора, срывающего с него трусы, переворачивающего его на спину и выскальзывающего из своего немногочисленного белья. Она была искусна, очень искусна и, безусловно, соблазнительна. Она воспринимала свою соблазнительность как некий жизненный уклад, так некоторые жены воспринимают ежедневную домашнюю работу, отдавая ей много времени и энергии, выделяя на это определенное время в своем графике.
