Лавейл Спенсер - Горькая сладость
Пока Нэнси сидела перед зеркалом, Эрик прошелся по спальне, слушая по радио прогноз погоды, надел белые джинсы, белые носки и небесно-голубой пуловер с эмблемой компании, корабельным штурвалом и ее названием, вышитыми на нагрудном кармане. Зашнуровывая кроссовки, он спросил:
— Принести тебе чего-нибудь из булочной?
Она подкрашивала тонким золотисто-каштановым карандашом ресницы на нижних веках.
— Ты ешь слишком много мучного. Тебе нужно заменить хлеб пшеничными зернами.
— Это моя единственная слабость.
Наблюдая, как он выходит из комнаты, она испытывала чувство удовлетворения. Он сохранил худобу и привлекающую внимание красоту. Он был недоволен тем, как прошла ночь, и это беспокоило ее. Она желала удовлетворения и для него, и для себя. И она никак не могла понять, что еще ему нужно.
На кухне он включил кофеварку и задержался у окна, разглядывая город и воду. Внизу Мэйн-стрит, дальше, на расстоянии приблизительно квартала, вырисовывался контур береговой линии гавани Рыбачьей бухты, которая в это утро была окутана розоватой дымкой, отчего парк, расположенный дальше, к северу, плохо просматривался. У городских доков неподвижно стояли виндсерферы. Их мачты прокалывали густой туман, висевший над верхушками деревьев и крышами учреждений вдоль Мэйн-стрит. Он знал эту улицу и здания, стоявшие на ней, так же хорошо, как и воды бухты, которая простиралась от величественной старинной гостиницы «Белая чайка» на западном конце до бойкого Топа Хилл Шопса на восточном. Ему были знакомы и люди, которые приветливо махали, увидев его проезжающий мимо пикап. Еще он знал время, в которое ежедневно прибывала на почту корреспонденция (между одиннадцатью и двенадцатью), и сколько церквей в городе, и кто к какому приходу принадлежит. Эти несколько первых минут на улице были самыми лучшими; пытаясь угадать, какая будет погода, он бросил взгляд на воду и на восточную часть неба над деревьями, теснившими город, прислушиваясь, как воркует черный голубь на проводе неподалеку, вдохнул запах гигантского кедра за домом и аромата свежего хлеба, поднимавшийся от пекарни у подножия холма.
Почему Мэгги Пиерсон позвонила мне через двадцать три года?
Эта мысль возникла неизвестно откуда. Пугаясь ее, Эрик трусцой спустился с холма, поприветствовал Пита Нельсона через заднюю дверь пекарни, когда пробегал мимо, и обошел здание. Это было прелестное местечко в глубине улицы. Перед булочной раскинулась лужайка с зеленой травой, возле крыльца с белыми перилами были разбиты клумбы с яркими цветами. Войдя, Эрик кивнул двум ранним туристам, поздоровался с очаровательной молоденькой дочкой Хокинса, стоявшей за прилавком и спросил ее о матери, которая перенесла операцию на желчном пузыре. Затем обменялся шутками с Питом, высунувшим голову из задней комнаты, и с Сэмом Эллерби, который набирал в специальный лоток разные булочки и хлеб для ресторана «Летний сезон», расположенного на Спрюс-стрит, двумя кварталами дальше.
Эрик любил этот ритуальный поход в булочную так же, как Пит Нельсон свои кондитерские изделия. Он вернулся на холм в веселом настроении, неся белый пакет из вощеной бумаги, быстро вбежал в дом и налил две чашки кофе, как раз тогда, когда Нэнси входила на кухню.
— Доброе утро, — сказала она впервые в этот день. (Для Нэнси утро никогда не бывало добрым, пока она не завершала свой косметический ритуал.)
— Доброе утро.
На ней была льняная юбка цвета слоновой кости и свободного покроя блузка с опущенными плечами, огромными рукавами и воротником-стойкой, расписанная крошечными зелеными и пурпурными кошками. Кто, кроме Нэнси, мог надеть на себя пурпурных и зеленых кошек и тем не менее выглядеть элегантно? Даже ее красный плетеный пояс с пряжкой размером с колпак автомобильного колеса на ком-то другом выглядел бы просто по-дурацки. Но у его жены было чувство стиля, а также доступ в залы большинства модных магазинов Америки, торгующие со скидкой. Любая комната, куда входила Нэнси Макэффи, тускнела при ее появлении.
Наблюдая, как она идет по кухне в красных туфлях, рассматривая ее волосы, собранные в низкий хвост, глаза, подведенные тушью и тенями, ее губы, накрашенные одним цветом, с контуром другого оттенка, Эрик прихлебывал свой кофе и ухмылялся.
— Спасибо, — Она приняла чашку, которую он ей протянул, и осторожно глотнула. — Ммм... ты выглядишь так, будто у тебя хорошее настроение.
— Да.
— Что означает эта улыбка?
Прислонившись к буфету, он ел жирный глазированный пирожок, время от времени делая глоток кофе.
— Просто пытаюсь представить, как бы ты выглядела с силиконовой грудью, в слаксах и бигуди по утрам.
— Не подавись. — Она подняла одну бровь и самодовольно улыбнулась. — Видел кого-нибудь в булочной?
— Двух туристов, Сэма Эллерби, дочку Хокинса и Пита, высунувшего голову из кухни.
— Есть еще новости?
— Не-а.
Он облизал пальцы и допил кофе.
— Что ты собираешься сегодня делать?
— Еженедельные отчеты о торговых сделках, что же еще? Замечательное занятие, если бы не жуткое количество бумажной работы.
«И поездок», — подумала он. После целых пяти дней, проведенных в дороге, она тратит шестой, а часто и половину седьмого дня, выполняя бумажную работу — она была дьявольски усердным работником, тут ничего не возразишь. Но она любила шик, который ассоциировался у нее с такими магазинами, как «Боуит Теллер», «Неймэн-Маркус» и «Россо Альто-белли» — все это были ее клиенты. А если из-за работы поездка затягивалась, она воспринимала это спокойно.
Нэнси получила работу в «Орлэйн», когда они вернулись в Дор-Каунти, и Эрик думал, что она откажется от предложения, останется дома и будет рожать детей. Но вместо этого она стала тратить больше времени, чтобы сохранить эту работу.
— Как ты? — поинтересовалась она, надев очки и просматривая газету.
— У нас с Майком весь день заполнен. Выводим три группы.
Он сполоснул чашку, поставил ее в мойку и надел белую шкиперскую фуражку с блестящим черным козырьком.
— Значит, ты будешь дома не раньше семи?
— Вероятно, да.
Она взглянула на него сквозь стекла огромных очков в роговой оправе.
— Постарайся вернуться пораньше.
— Я не могу обещать.
— Просто постарайся, ладно?
Он кивнул.
— Ну, мне лучше приняться за работу, — сказала Нэнси, складывая газету.
— Мне тоже.
С чашкой кофе и стаканом сока в руках она коснулась своей щекой щеки Эрика.
— До вечера.
Она направилась в свой кабинет на первом этаже, а Эрик вышел из дома и, пройдя короткий отрезок тротуара, остановился у гаража, обшитого вагонкой. Он поднял дверь рукой, мельком взглянул на респектабельную «ауру» серо-стального цвета и забрался в ржавый «форд»-пикап, который двадцать лет назад был белым и не нуждался в проводе для закрепления выхлопной трубы. Это устройство приводило Нэнси в смятение, но Эрик все больше любил свою Старую Суку, как он шутливо ее называл. Двигатель был все еще надежен; название компании и номер телефона на дверях до сих пор оставались четкими; а кресло водителя — по прошествии стольких лет — приобрело такую же форму, как и его задница.
