Гюи Шантеплёр - Невеста „1-го Апреля“
— Посмотрите, сударь, — воскликнула весело Колетта, — хорошенькая маленькая девочка, играющая в больную, в платьях своей мамы.
— Это игра, действительно? — спросил сердечно Тремор.
— Почти, — пробормотала Сюзанна.
Она, казалось, хорошо себя чувствовала, завернутая в мягкий шелк, вся отдавшись покою, с головой, зарывшейся в пух подушки. Солнце проникало в открытое окно с порывами легкого ветерка; очень нежный запах цветов носился между изящными и драгоценными предметами, и Сюзанна наслаждалась, чувствуя себя искренно любимой Колеттой, г-м Фовелем, детьми, всеми друзьями, которых она не видела, но которые прибегали в Кастельфлор, чтобы справляться о ней, любимой в особенности этим серьезным и иногда таким суровым, сделавшимся внезапно очень кротким, почти нежным женихом.
— Она такая же розовая, как ее платье, — заметил молодой человек с улыбающимся взором, обращенным то к Сюзанне, то к Колетте.
Молодая девушка, довольная, засмеялась.
— Майк, — сказала она, — вы начинаете делать комплименты; приятно быть больной!
Она посмотрела на Мишеля, затем продолжала:
— Но скучно оставаться спокойной по приказанию, когда у тебя в жилах ртуть! Два дня, подумайте только!.. Майк, вы будете такой же любезный, как Колетта, вы останетесь подле меня весь сегодняшний день?
— Если вы хотите.
— И весь завтрашний день?
— Весь завтрашний день. Я отправлюсь в Париж с Робертом только через пять дней, когда вы совершенно поправитесь.
Он улыбался. Сюзанне хотелось добавить: „чтобы меня развлекать, вы будете за мной ухаживать… вы знаете, как на неудавшейся прогулке!“, но она удержала эту фразу; она чувствовала, что ответ Мишеля может ее разочаровать, а у нее не было сил подвергнуться риску. Затем, благодарная Мишелю, что он отложил свой отъезд, она сказала:
— Колетта, в сравнении с твоим братом милосердный Самарянин был совсем незначительной личностью.
— В самом деле, большая заслуга с его стороны провести день подле тебя. Этим меньше всего можно меня удивить, — возразила Колетта.
Сюзанна подняла глаза, чтобы видеть Мишеля, сидевшего немного сзади ее.
— Другие подумали бы, может быть, как ты, но Мишель!
Настоящая Сюзи была еще очень живуча. Это именно ее взгляд робко поднимался к Мишелю, ища опровержения, но Мишель, который поклялся себе совсем не потворствовать этому кокетству, предпочел молчать; но откинутая на спинку кушетки рука его невесты была совсем близко от его лица, и так как он не мог противиться искушению прижаться к ней губами, молодая девушка нашла ответ достаточным.
Приятно было это время плена в будуаре. Между тем как Колетта, склонившись над пяльцами, вышивала красивые узоры шелками, отливавшими на ее ловких пальцах, Тремор держал свое обещание; для него было невыразимой радостью жить с Сюзанной эти часы интимности, окружать свою невесту заботами, которые она принимала с улыбкой и легким блеском в глубоких глазах, и видеть, как она улыбалась, говорила, дышала.
Это наслаждение интимностью немного опьяняло. Однако, Мишель не произнес ни одного слова любви. Его постоянно преследовала та мысль, что Сюзи тогда торжествовала бы победу над единственным человеком, не признававшим над собою власти ее чар. А Мишелю хотелось, чтобы признание с его стороны сделало ее более счастливой, чем торжествующей. Затем он жаждал быть любимым и он боялся слова, которое вырвало бы у него лелеемую им мечту; он боялся, что, может быть, во всей этой опьяняющей его грации, в глубине прелести этих слов, доходивших до его сердца, не было любви, а только желание нравиться и немного дружбы и доверия.
Сюзанна же не рассуждала совсем. Она чувствовала себя счастливой и отдавалась с чем-то в роде лени наслаждению этим нежным и спокойным счастьем.
Однажды, сравнительно незадолго, за два дня до злополучной прогулки, когда она просила Мишеля принять более „вид жениха“, она задала себе вопрос: „как можно знать любишь ли?“, и вопрос не был еще решен. Эту досаду, которую подозревал и которой боялся Мишель, мисс Северн ее испытывала. Уже очень давно, может быть даже до от езда в Норвегию, равнодушие молодого человека ее оскорбляло, терзало, как почти мучительное унижение; очень скоро она сказала себе об этом странном женихе: „Почему он исключение? Почему я для него ни красива, ни пленительна, тогда как столько других, до которых мне нет никакого дела, находят меня и красивой и пленительной?“ Но всегда к этой досаде примешивалось какое-то наивное преклонение, какая-то инстинктивная покорность, какое-то не поддающееся анализу желание нравиться этому холодному человеку, едва удостаивавшему редким взглядом свою невесту, очаровать именно его, так как его похвала в глазах той, на которую он не обращал внимания, была бы самой драгоценной, самой приятной.
Целая сложная работа происходила в Сюзанне. Она видела вокруг себя любовь, и сердце ее было ею встревожено, и она испытывала смутное желание любить, в особенности быть любимой, как Тереза, как Симона, быть первой, быть единственной в его мужественной и нежной душе. Она ревновала Мишеля за очень невинное внимание к г-же де Лорж, ревновала до слез к некогда обожаемой женщине, к „разочарованию“ Мишеля, как она говорила, к грозной тени, восстававшей, может быть, между нею и ее женихом. Она огорчалась суровостью Тремора, предпочитая однако в глубине души видеть его скорее жестким, чем равнодушным; она страдала оттого, что Мишель, казалось, не замечал тех усилий, которые она употребляла, чтобы завоевать его; она плакала, когда на другой день после бала, на котором она веселилась, Мишель злобно упрекнул ее за несколько часов удовольствия, когда он ее порицал не во имя любви, которая бы ее тронула, но в силу какой-то мужской гордости, показавшейся ей возмутительной…
Мишель тогда был растроган, он молил, он стал на колени перед своей невестой… О! конечно, у Сюзанны был момент незабвенного триумфа, когда она увидела Мишеля на коленях!.. и с этого момента она стала чувствовать себя более чем до этого времени удовлетворенной, когда Мишель бывал с ней; она с большей живостью желала его присутствия; она испытывала сильнее впечатление, удивившее вначале ее самое, что те часы, когда Мишеля нет с нею, лишены всякого содержания, как будто на эти моменты замирает в ней жизнь, ее ум сосредоточивался на том моменте, когда он должен был придти или когда можно было ожидать его прихода. Но чувство, завладевшее Сюзанной и принимавшее столь различные формы, было ли оно любовью? Было ли это чем-нибудь, на много отличавшимся от того трудно определимого интереса, который вносит флирт в ежедневное существование?