Гюи Шантеплёр - Невеста „1-го Апреля“
Да, это было другое, совершенно другое. Затем, эта прогулка в Франшар, приключение около Козьего холма. Открыв глаза, как ни была Сюзанна слаба и разбита, она заметила бледность Мишеля, встретила его взволнованный взгляд и почувствовала себя тогда такой спокойной, счастливой в руках, ее поддерживавших.
А с тех пор?..
Помнил ли Мишель о данном в лесу обещании, или его сердце взволновалось при виде опасности, которой подвергалось слабое и молодое существо? Сюзи не делала никакого определенного заключения, но несомненно: со дня приключения у Козьего холма Мишель имел вид „настоящего жениха“. Правда, он ничего не говорил Сюзанне, чего бы не мог сказать ей брат; однако, он более занимался и смотрел на нее больше, чем бы это делал брат или „товарищ“, и в его взглядах, в его словах, в его молчании было что-то, что изумляло молодую девушку и что делало ее необычайно счастливой, и ей являлась еще смутная идея: „неужели он меня любит?“, сопровождаемая другой: „если я так безумно счастлива от надежды быть им любимой, уж не люблю ли я его?“
На эти новые вопросы своего сердца, так же как и на первый, мисс Северн не смела отвечать. Еще потрясенная, она быстро уставала думать, углубляться в мысли, приходившие ей на ум. Да и к чему собственно? Она была счастлива достаточно! Если Мишель ее не любил, она ему была благодарна за то, что он притворялся любящим ее, так как это была бесконечно приятная и немного гордая радость видеть это серьезное лицо, светлевшее, когда она улыбалась, этого отшельника, увлеченного старыми книгами, просиживающего у изголовья выздоравливающей, этого сердитого брюзгу, говорящего мягким голосом и покоряющегося капризам маленькой шалуньи в розовом платье, этого спесивца, приходящего в умиление оттого, что бледный цвет ее лица становился оживленнее.
Таково было немного смутное состояние духа Сюзанны.
…И Мишель, испытуя взглядом под завитками, скрывавшими маленькую ранку, гладкое чистое чело, боязливо желал знать, что таилось под этой непроницаемой белизной. Она так мало походила на других молодых девушек, эта маленькая сумасбродка в розовом платье!
Мишель предложил мисс Северн почитать ей вслух, и эта мысль ее восхитила, но при слове роман она сделала гримасу.
— Разве вы любите романы? — спросила она.
— Да, иногда, как отдых, когда они хорошо написаны и когда они не совершенно лишены идей.
— Я, когда мне нужны идеи, как вы говорите, я их ищу не в романах, а когда мне нужна болтовня, я ее в достаточной мере нахожу в свете, чтобы не искать ее в другом месте. Остаются описания чувств…
— Ну?
— Ну, когда я думаю, что они вымышленные, они меня не интересуют, а если бы я могла предположить, что они правдивы, что автор рассказывает свою интимную жизнь или по крайней мере о своем сердце, я бы стала его еще более порицать за подобные рассказы ради угождения мне.
— Почему? — спросила развеселенная Колетта.
— Потому что я думаю, когда имеешь подобные воспоминания, гораздо лучше делаешь, сохраняя их про себя глубоко скрытыми. Вот.
Г-жа Фовель искренно смеялась.
— Тогда что же читать? — спросил тихо Мишель. — Скажите мне, какую вы сами читали книгу, я буду продолжать с той страницы, на которой вы остановились.
— Рассказы из „Времени Меровингов“ Огюстена Тьерри, — ответила спокойно мисс Северн.
— Это тебя не усыпляет? — воскликнула с удивлением Колетта.
— Усыпляет меня? Но это великолепно! Это целый воскресший мир, с которым все переживаешь. Живешь среди этих исчезнувших созданий, познаешь, видишь, понимаешь их с идеями их времени. Это более романтично, чем все выдуманные романы, что касается приключений, и однако, это настоящая жизнь. Вот какие книги я люблю.
Нельзя было заставить ее изменить свое мнение. Колетта решила, что Занночка была рождена, чтобы выйти замуж за историка, и Мишель прочел книгу, вызывавшую такое восхищение. Но временами г-жа Фовель просила пощады; тогда молодой человек откладывал книгу и начинали разговаривать втроем; затем Низетта, вся розовая и влажная от беготни в саду, пришла посидеть на коленях Сюзанны, добиваясь от нее ласк, а от Мишеля сказки, „такой длинной, которая продолжалась бы до того дня, который наступит за после-завтра“. Мишель скромно сознался, что он не знает такой длинной истории, но предложил рассказать более короткую, и предложение было принято. Его рассказ был чем-то в роде детской и очень забавной пародии на один эпизод из „Времени Меровингов“, приспособленный для понимания Низетты.
Малютка, со скрещенными вокруг шеи мисс Северн руками, с головой, слегка опрокинутой на грудь кузины, смеялась взрывами, и иногда Сюзанна и Колетта, пораженные каким-нибудь удачным местом пародии, заражались этим детским смехом.
Конечно, это время заключения было приятно, так приятно, что Сюзи, счастливая, чувствуя себя еще немного усталой, немного слабой — о! очень немного — не стремилась выходить, хотя доктор ей это разрешал.
На четвертый день Мишель получил разрешение читать стихи и в продолжение более часа он переходил с „Nouvelles poésies“ Мюссе к „Vie intérieure“ или к „Jeunes Filles“ Сюлли Прюд’ома, от Jntimités Коппе к „Bonne Chanson“ Верлэна и к „Préludes“ Анри де Ренье, выбирая в этих сборниках очень изящные стихи, не пламенные, однако, полные трогательного, сильного и сдержанного трепета, те стихи, которые можно читать в лучший момент любви, который ведь не тот, когда говорят: „я тебя люблю“.
Мишель читал хорошо; благодаря застенчивости, он сохранял большую простоту интонации, но прекрасные глубокие ноты его голоса заменяли мастерство более искусной дикции.
Сначала Сюзанна слушала с каким-то улыбающимся скептицизмом, затем с неожиданным для нее удовольствием, наконец очарование покорило ее всю. Теперь она отдавалась все более новым впечатлениям, удивленная тем, что она раньше так мало искала знакомства с этим миром чудных созвучий, глубоких идей и правдивых чувств или, может быть, она не умела до этого дня в нем разобраться за отсутствием направляющей руки.
Около 4 часов пришли звать Колетту, которая сошла вниз, чтобы принять г-на Понмори и его сыновей; тогда Мишель сказал:
— Хотите я вам прочту вещь, которую люблю до страдания, каждый стих которой, как будто владеет фиброй моего существа? Я вам не стану читать всей вещи; в сущности я немного боюсь проникающего ее настроения; в часы печали я часто открываю книгу на этой странице; тогда меня страшат собственные переживания. Я не рожден с душою пессимиста, я остерегался в самые тягостные моменты моей жизни пленительных и болезненных идей, составляющих сладость, дилетантизм скорби. Но эти стихи имеют для меня могущественное очарование; я не могу выразить, что они заставляют меня испытывать восхитительного и ужасного…
