Хозяйка Мельцер-хауса - Якобс Анне

«Боже, сколько усилий потрачено из-за какого-то кусочка паршивой земли», – подумал Гумберт. Его охватила хорошо знакомая ему дрожь, и он нервно усмехнулся. Ну кому это нужно? Здесь, после всех этих взрывов, еще долго не будет расти трава… Товарищ рядом издал короткий глухой звук, его голова склонилась набок. Точное попадание в легкое или сердце. Гумберт не испытывал ужаса, это была повседневность военного времени, он стоял и смотрел на происходящее, как на фильм. Он оттащил убитого назад в траншею, где уже лежали другие раненые, затем снова поднялся наверх, чтобы взять винтовку, которая осталась лежать на земле. В пламени горящего склада теперь можно было разглядеть армаду в черном – наступающие бежали к своим линиям. Стрельба с обеих сторон оглушала, позади них, там, где находились немецкие огневые позиции, артиллерия палила из всех орудий. Гумберт почувствовал, как его тело стало странно легким, как пух или лист, уносимый ветром. Он смотрел на приближающихся врагов, которые отчаянно пытались перелезть через колючую проволоку и один за другим падали. «Как на ярмарке», – подумал он и захихикал. Его охватило безумие, он сделал выстрел и обнаружил, что в винтовке остался только один патрон. Ему вспомнился тир на Максимилианштрассе перед фонтаном Геркулеса. Будка, выкрашенная в красный и синий, была разрисована волчьими и львиными мордами. Нужно было стрелять в проносившиеся мимо картонные фигурки… Он не мог сдержаться, чтобы не засмеяться, и понял, что вот-вот лишится рассудка. Это было что-то, что он не мог остановить по своей воле.

– Никто не перелезет через колючую проволоку, мужики! Огонь!

Что-то зашевелилось у его ног, переползло через спину, прыгнуло ему на голову и унеслось в бушующую, грохочущую тьму. Крыса! Он отряхнулся, встал на колени и огляделся, нет ли за ним еще грызунов.

– Ложись, ты, идиот! – крикнул один из товарищей.

И правда, сзади была вторая крыса. Она уставилась на него своими блестящими, безумными глазами, растопырив усы, и взъерошив свою серую мокрую шкуру.

– Ложись, придурок! Хочешь получить пулю в лоб?

– Держи его крепче, он «дошел»!

В ушах у Гумберта звенело, тело сотрясалось, шум, такой же громкий, как громовые раскаты, пронзал его насквозь, он был пустой оболочкой, легкой, как обугленная веточка…

– Гумберт! – проревел голос, хорошо знакомый ему. – Гумберт, идиот! Ты куда?

Чей это такой звонкий, пронзительно-повелительный голос? Он не мог вспомнить, его мозг был пуст. Крыса пробежала мимо него и исчезла где-то под градом пуль. Гумберт пошел за ней. Пригнувшись, волоча руки почти по земле, он ринулся в ночь, на нейтральную территорию, где пулеметный огонь взрывал землю.

– Давайте, мужики! Не обращайте внимания. Он все равно уже пропащий…

Идти за крысой было совсем нелегко: в тусклом свете эту маленькую тварь было почти не разобрать. Она могла быть где угодно – спрятаться во вспаханной снарядами земле, или в сучьях сожженных деревьев, или за спинами солдат, лежавших ничком на земле у колючей проволоки. Некоторые из них двигались, что-то кричали, скулили, выли. А один лежа прицелился в него из винтовки, выстрелил через колючую проволоку и повалился вместе с оружием на бок. В ушах у Гумберта свистело и шипело, что-то горячее коснулось его щеки.

Вот она, маленькая беглянка. Она сидела прямо перед ним, смотрела на него своими мигающими черными глазками и чистила усы. Потешная зверюшка. Она ухмыльнулась ему, и он увидел ее острые зубки. Затем она мило повела носом туда-сюда.

– Тебе меня не догнать, – насмешливо прошипела она. – Я слишком быстрая и ловкая.

Он бросился вперед, но поймал только ее тонкий хвост, который тут же выскользнул у него из пальцев. Он лежал в холодной грязи, лицом к колючей проволоке. Еще полметра, и он упал бы прямо на нее, жалобно повиснув на шипах. А крыса, эта маленькая крыса, просто проскользнула сквозь проволоку и скрылась за убитым французом.

– Ну, погоди – сейчас я тебя поймаю!

Ему пришлось крепко прижаться к земле, потому что граната просвистела прямо над ним и врезалась в землю рядом с французами. Вздымалась земля, подбрасывая в воздух комья грязи, камни, ветки деревьев, человеческие тела. Гумберта всего трясло, он зарылся лицом в мокрую землю, засмеялся, потом попробовал ее на вкус – она оказалась пресной, чуть солоноватой, он сплюнул и вытер рот грязным рукавом…

Повернув голову, он увидел, как на восточном горизонте поднималась бледно-молочная дымка рассвета. «Слишком поздно», – подумал он и снова рассмеялся. Он просто смеялся и ничего не мог с этим поделать. Смех стал чем-то независимым от него, он нападал на него, не спрашивая, хочет он смеяться или нет…

Воспользовавшись кратким затишьем после взрыва мины, он встал и осторожно перелез через колючую проволоку. И все же порвал куртку и поранил левую руку, но только потому, что не хотел наступать на неподвижное тело француза. Крыса, естественно, давным-давно убежала, оставив все воронки от бомб позади.

Он шел зигзагами, без цели, по следу крысы, продвигаясь вперед среди пуль и пулеметного огня, не чувствуя своих ног, думая, что летит, совершая какой-то безумный полет над изодранной, кровоточащей землей. Он услышал шум авиамоторов и увидел два английских самолета-разведчика, пролетающих над полем боя, он помахал им и остановился, сбитый с толку, когда увидел, как с его правой руки стекает ярко-красная жидкость.

«Я истекаю кровью, – подумал он и глупо хихикнул. – Я ранен».

Размахивая руками так, будто он хотел взлететь, как птица, он устремился к французским позициям, чтобы взлететь в утреннее небо прямо перед лицом врага.

– Laisse – il est fou! – крикнул кто-то.

– Mais c’est un allemand!

– Tant pis!

Он столкнулся лицом к лицу с двумя солдатами, одетыми не в ту форму. Винтовки, направленные ему в грудь, тоже были не из тех, к которым он привык. Крыса преспокойненько сидела на обгоревшем пне и чистила розовыми лапками свои серые усы. «Ну, давай, – сказала она. – Это враги. Возьми их в плен. Или хотя бы убей».

– Il n`a pas de fusil…

Они приближались к нему, держа винтовки наготове. В ушах у Гумберта шумело, он сделал несколько шагов навстречу им, а затем на него снова напал глупый смех. Он хохотал, надрывая живот, съежившись, хлопая себя по бедрам. Когда приступ прошел, он увидел дула двух винтовок. Внезапно его конечности словно налились свинцом, и ему показалось, что он погружается куда-то глубоко в мягкую землю.

– Je suis… allemand… – услышал он свой голос и очень удивился, что говорит по-французски.

– Nous sommes… – попробовал он еще раз. – Sommes… prisonniers de guerre…

Он увидел, как они усмехнулась, и был бесконечно горд, что вспомнил эту французскую фразу.

– Prisonniers de guerre… – сказал он еще раз. Затем он протянул к ним руки. Когда он увидел ярко-красную жидкость, которая все еще капала и уже насквозь пропитала рукав, ему стало плохо. Все перед ним завертелось, закружилось, словно водоворот, – и черная дыра поглотила его.

19

– Чудесно, господин Блиферт, – похвалила Элизабет старого садовника, который бросил на заснеженную террасу целую охапку хвойных веток. Здесь были и можжевельник, и терновник, и даже несколько кедровых веток, с которых свисали толстые шишки.

– Если этого будет мало, я могу принести еще, госпожа, – предложил Блиферт, обрадованный похвалой. Он дольше всех служил на вилле, был свидетелем свадьбы Иоганна и Алисии Мельцер три десятилетия назад, на его глазах подрастали их дети. – Можжевельник разрастается, и этот проклятый терновник вообще невозможно уничтожить…

– Я думаю, этого будет достаточно, – сказала Элизабет. – В этом году, к сожалению, не получится поставить большую ель в зале, но вместо нее мы развесим гирлянды и сделаем разные композиции из веток.

– Вот если бы Густав мог помочь. Вдвоем мы бы легко срубили большую ель и принесли в зал, но одному мне не справиться, – признался Блиферт.