Хозяйка Мельцер-хауса - Якобс Анне
– С ума сойти, Гумберт, – злобно процедил сквозь зубы фон Хагеманн. Он курил торопливо, маленькими затяжками, и, погасив первую сигарету, тут же закурил вторую. – Там, наверху, сидит кучка идиотов, которые ничего не понимают в военном деле. Три недели – и мы бы взяли Верден. Нас бросили против французов. Три полка, два на флангах, один в центре. Они были бы загнаны «в котел» и уничтожены. А потом в Париж. Но этот Петен все испортил. Мы ждали слишком долго, а теперь застряли в этих проклятых окопах…
Гумберт кивнул и с наслаждением затянулся сигаретой. Еще два дня, прикинул он, а затем их снова снимут и разместят на отдых, и он будет спать сутки напролет. Может быть, тогда все и закончится. Чем дольше он наслаждался табаком, тем больше укреплялось в нем убеждение, которое поддерживало его в течение нескольких недель: он не погибнет, он был всего лишь зрителем в этом ужасном фильме, а не одним из героев. Майор все еще разглагольствовал о возможности быстрой победы над Францией, которую империя уже упустила, потому что высшее армейское руководство состояло из тупиц и бездельников. Гумберт не понимал ни слова о стратегических ходах, которые подробно описывал фон Хагеманн и которые неизбежно привели бы к победе, он просто слушал его и продолжал кивать, как будто с большим интересом следил за его рассуждениями. Было ясно одно: фон Хагеманну вовсе не было жаль тех молодых парней, что были брошены в топку войны без смысла и цели; он жалел о том, что его карьера зашла в тупик, при том, что в прошлом году все начиналось так многообещающе. Его повышение до майора. Награда за участие в Марнской кампании. Вступление в Антверпен. И вообще Бельгия…
– Наконец пришло время отправиться в отпуск на родину, не так ли? – наивно спросил Гумберт.
Фон Хагеманн зевнул и сделал жест рукой, как бы защищаясь. Нет, ему бы это вообще не пришло в голову. Он снова зевнул и протянул Гумберту пачку сигарет. У майора тоже были проблемы со сном, действительно, пора было прислать ему замену. Гумберт закурил вторую сигарету и, выпуская дым, услышал тихое, хорошо знакомое ему постукивание. Это были две, скорее всего, еще молодые крысы, и возможно, они были там, под одеялами. Только бы их не сожрали.
– Родина, – сказал фон Хагеманн, как бы размышляя. – А я уже и не знаю, где она на самом деле, родина. Ты мне, конечно, скажешь, что она там, в Аугсбурге, дома, там, где моя жена, родители… Но только кажется, что так оно и есть. Конечно, я несу ответственность за своих родителей, должен заботиться о них, прежде всего материально… А Элизабет?
Он сделал глубокий вздох. Элизабет была порядочным человеком, достойным спутником жизни, только с потомством у нее ничего не получалось. Все еще наладится… Потом, после войны…
Он некоторое время задумчиво молчал, Гумберт тоже не мог придумать, что сказать. Сигаретный дым плавал в луче фонарика, словно какое-то призрачное существо, вращаясь, образуя какие-то фигуры и после растворяясь. Кто-то громко храпел, а на той стороне, у французов, прогремел выстрел, разбив тишину ночи. Вероятно, он был сделан без всякого умысла. Гумберт закашлялся: проклятая простуда, горло снова болело, отчего трудно было глотать. Были бы у него хоть ноги сухие…
Фон Хагеманн разговорился, что, вероятно, было связано с бессонницей и беспокойством. Было известно, что французы начали контрнаступление и на рассвете, по всей вероятности, они перейдут к действиям. Здесь или в любом другом месте окопа. Гумберт искренне надеялся, что французы будут наступать где-то далеко на западе.
– В то время она была такой привлекательной, – снова заговорил фон Хагеманн. – Такой терпеливой, такой невероятно счастливой, что я предложил ей руку и сердце. Элизабет хороший человек, ничего не скажешь.
«Тогда зачем ты ее обманываешь, ублюдок?» – подумал Гумберт.
Фон Хагеманн сидел на ящике, широко расставив ноги, согнув спину и уставившись перед собой. Несомненно – она не была его большой любовью.
– Понимаешь, как это происходит, Гумберт? – тихо молвил он и посмотрел на него, улыбаясь. – Когда ты видишь девушку и вдруг понимаешь, что ты уже не тот, кем был раньше? Когда ты начинаешь вести себя, как идиот, потому что твое сердце и твой ум переполнены ею?
Он засмеялся. Ну да, он же знал, что Гумберт не страдал подобным сумасбродством, хотя у него могли быть другие слабости. Однако он, Клаус фон Хагеманн, тогда просто умирал от любви.
– А ее сестра. Именно она одурачила меня. Этот милый ангелочек Китти. Проклятая маленькая сучка!
Гумберт счел это заявление довольно грубым. Если бы этот разговор состоялся на вилле, то он встал бы на защиту юной госпожи, но они сидели в окопе посреди трясины и крыс, а на другой стороне, совсем рядом, враг готовил наступление. Учитывая эти обстоятельства, он простил майору нанесенное госпоже оскорбление.
– Невероятно! – пробормотал фон Хагеманн, роясь в кармане шинели в поисках своей фляжки. – Что она досталась именно этому невзрачному толстяку, Альфонсу Бройеру. Ну что у него есть такого, кроме кучи денег?
Он отвинтил крышку и сделал большой глоток, немного помедлив, передал фляжку Гумберту. Очевидно, он был рад, что у него есть слушатель, и хотел вознаградить его.
– Виски, – Он ухмыльнулся. – Вероятно, контрабанда, но неплохой…
Гумберт вообще-то не любил виски, тем более у него болело горло, но отказаться было невозможно: фон Хагеманн обиделся бы на него. Он сделал маленький глоток, и жидкость, словно огонь, обожгла горло, а его лицо исказилось от боли.
– Крепкий, правда? – обрадовался майор и снова забрал фляжку. – Да, в жизни не всегда получаешь то, что хочешь, верно?
Гумберт сделал отрицательный жест, он не мог говорить: по ощущениям его горло превратилось в одну сплошную рану.
– Каролина, – произнес фон Хагеманн с нежной интонацией. – У нее много общего с Китти. Темные волосы, большие глаза, маленькие круглые груди, она стройная и гибкая. Красивые ножки… Каролина де Гриньян. Ей всего семнадцать, и мать присматривает за ней, как дракон за горой золота.
Он прервался, потому что в этот момент рядом раздался взрыв. Последовал оглушительный грохот, громче, чем все, что они слышали до сих пор, следом вспыхнуло яркое огненное зарево. Они бросились на землю, вокруг них все трещало, сыпалось, содрогалось, казалось, сейчас все обвалится. Послышались крики солдат, вырванных из сна.
– Они захватили склад боеприпасов!
– Вот сукины дети! Вы слышите, как они ликуют?
Действительно, в промежутках между взрывами слышались крики французов, они орали от восторга, стреляя из винтовок.
– Осторожно, они сейчас пойдут в наступление! – крикнул фон Хагеманн, поднявшись с земли вместе с упавшим на него брезентом. – Все на позицию! Оружие наготове! Отбить атаку!
Он кашлял и ругался, потому что люди не спешили занять свой пост. Гумберт с трудом выпутался из мокрого брезента и, спотыкаясь, побрел за винтовкой. Ночная тьма теперь озарялась вспышками желтого и красного пламени, короткие взрывы, следовавшие друг за другом, сотрясали землю. Склад находился на расстоянии не более двухсот метров, он был довольно глубоко вкопан в землю и укреплен каменной кладкой. Либо это было случайное попадание, либо кто-то выдал врагу, где находились боеприпасы. Гумберт столкнулся с товарищами, спешившими на свои позиции, в то время как ему – как всегда, отставшему – нужно было сначала достать свое оружие и, вероятно, еще перезарядить его. Теперь действительно началась атака французов. Немецкие траншеи были разворочены минами, вокруг то и дело гремели оружейные залпы, раздавались приказы, трещали деревянные доски.
– Вот они! – услышал он голос фон Хагеманна сквозь весь этот хаос. – Не торопитесь, ребята. Каждый выстрел должен попасть в цель. Ни один француз не перелезет через колючую проволоку, даю голову на отсечение.
Гумберт сбросил плащ и потянулся за винтовкой, но ее не было на месте, должно быть, кто-то перепутал и забрал вместо своей. С больной головой, дрожа от холода, он вскарабкался на бруствер, где товарищи, лежа за мешками с песком, стреляли в наступающих французов. На них надвигалась целая армада – все больше и больше темных фигур мелькало перед глазами; петляя и шатаясь, они приближались к немецким позициям. Они бежали, пригнувшись, стреляли из винтовок, падали на землю, снова поднимались, кто-то так и оставался лежать на земле, а кто-то, подобно ящерице, полз дальше по стылой грязи.
